Секрет опричника; Преступление в слободе

В основном здесь были книги по истории, краеведению, русской культуре. Книги девятнадцатого и даже восемнадцатого веков, с экслибрисами самых неожиданных владельцев. Так, мне попалась на глаза книга о фортификации из библиотеки Алексея Андреевича Аракчеева – военного министра при Александре Первом, ставшего затем фактическим правителем Российской империи.

Книгу украшал затейливый экслибрис с хвастливым и заискивающим девизом: «Без лести предан», в свое время переделанный Пушкиным на «Бес лести предан».

Как ни старался, я не нашел на полках ни одной художественной книги. Сначала это озадачило меня, но, рассудив, я пришел к выводу, что беллетристика в библиотеке Пташникова выглядела бы примерно так же, как современная модная мебель в его холостяцкой квартире.

Когда хозяин, прижимая к себе два граненых стакана и глубокую тарелку с конфетами, появился в комнате, я высказал ему свое восхищение его уникальной библиотекой.

Он отнесся к моим восторгам спокойно, как к должному:

– С семнадцати лет собираю, с первой получки. Только четыре года выпали – когда на фронте был. Правда, кое-что от родителей осталось, они тоже книголюбами были. Собственно, из-за книг у меня и семьи не получилось…

Так я и не узнал, почему Пташников остался одиноким, – не договорив, он опять вышел из комнаты и принес с кухни большой медный самовар, водрузил его посреди стола, и в комнате стало как бы еще светлее, праздничнее.

Сверху, на конфорку, краевед поставил фарфоровый чайник с заваркой. От самовара исходило тепло, по комнате разносился густой запах индийского чая.

Потом мы пили черный, как деготь, чай с засохшими конфетами, вспоминали необычные обстоятельства нашего знакомства, странного чернобородого попутчика и его загадочные поступки, некоторым из которых мы так и не нашли объяснения.

Я спросил краеведа, виделся ли он после возвращения из Александрова с Окладиным.

– Хотел встретиться, но никак не получается. Что ни звоню, не могу застать дома, все в разъездах, – посетовал Пташников. – Никогда не думал, что институтскому преподавателю отечественной истории приходится так много ездить.

Я тоже удивился этому, но предпочел промолчать.

– А вы не узнавали у вашего приятеля Марка Викторовича о чернобородом? – поинтересовался Пташников. – Может, он опять где-нибудь объявился?

– Марк, видимо, в командировке, тоже никак не могу дозвониться, – ответил я краеведу, а сам подумал: не по одному ли и тому же делу отсутствуют Марк и Окладин? Не связаны ли их поездки с тем, что произошло в Александрове?

Сколько ни ломал голову, я так и не мог объяснить себе странного поведения Окладина в гостинице, его неожиданного появления в Ростове, а непонятные разъезды историка еще больше усилили мои подозрения.

Опять вспомнилась наша встреча в пригородной московской электричке, положившая начало событиям, происшедшим потом в Александрове. Как получилось, что Окладин и чернобородый оказались в одном вагоне, на соседних местах?

Мучительно выискивал я в памяти детали, которые помогли бы ответить на этот вопрос.

Как все было? Я первым занял место у вагонного окна и сразу уткнулся в журнал. Следом напротив меня сел чернобородый, повесил на крючок над головой свою яркую импортную сумку.

Потом место рядом с ним занял Пташников – я на секунду опять оторвал взгляд от журнала, обратив внимание на старенький портфель краеведа с обмотанной изолентой ручкой, который он поставил себе на колени.

Окладин подсел к нам в последнюю минуту, перед самым отходом электрички. Наши места находились примерно в середине вагона. Я смутно помнил, свободные места были ближе к дверям, но Окладин почему-то прошел мимо и устроился рядом с нами. Почему он выбрал именно это место?

Пташникова, рукопись которого Окладин когда-то рецензировал, до этой встречи он не знал в лицо, тем более – меня. Значит, можно предположить, что историк подсел именно к чернобородому? Но насколько обоснован такой вывод? Не притянул ли я его к своим подозрениям искусственно, как говорится – за уши?

Зачитавшись тогда журнальной статьей об основании Москвы, написанной, как оказалось, Пташниковым, я не слышал, с чего начался разговор об убийстве царевича Ивана, и сейчас спросил об этом краеведа.

Он посмотрел на меня озадаченно:

– Что это вы вдруг вспомнили?

Мне не пришло на ум ничего иного, как сказать краеведу, что меня по-прежнему интересует нераскрытое преступление четырехвековой давности. И я не лукавил – так оно и было в действительности, хотя сейчас меня больше интересовала другая загадка.

– Да, тут есть над чем поломать голову, – согласился со мной Пташников. – Зря Михаил Николаевич так категорично заявляет, что никакого заговора не было и быть не могло. Почему бы такое не предположить? Ведь никто из историков не оспаривает тот факт, что безвольный, болезненный царевич Алексей состоял в заговоре против своего отца – Петра Первого! Разница, может, только в том и состоит, что следственное дело Алексея сохранилось, а в случае с царевичем Иваном его вовсе не было.

– А может, оно просто не уцелело или где-нибудь затерялось?