Секрет опричника. Преступление в слободе

– Чтобы доказать существование заговора, нужны более надежные исторические документы, чем дневник авантюриста. Мы с вами уже имели возможность убедиться, что дневнику опричника нельзя верить – вспомните, каким конфузом закончились длительные поиски новгородских сокровищ.

– Дневник Ганса Бэра помог найти место тайника.

– Да, но вместо сокровищ в тайнике оказались, как вы помните, булыжники.

– Это не говорит о том, что новгородских сокровищ не было вовсе. Ганс Бэр просто не знал, что кто-то перепрятал их в другой тайник, более надежный. А в остальном его дневник – серьезный исторический документ, который верно отразил события конца шестнадцатого века, в частности обстоятельства Новгородского погрома. К такому выводу пришли ваши коллеги-историки, изучавшие дневник Ганса Бэра.

– Новгородский погром – это одно, а заговор – совершенно другое. Сведения о нем более чем сомнительны. Я уже высказывал свое мнение, нет нужды повторяться. Ганс Бэр придумал этот заговор, чтобы оправдать себя в глазах тех, кто послал его в Россию.

– Хорошо, оставим дневник опричника в покое. Отсутствие других документов о заговоре – еще не повод, чтобы отказывать версии в праве на существование! – не сдавался краевед.

Окладин улыбнулся добродушно и снисходительно:

– Признайтесь, Иван Алексеевич, – в юности вы, наверное, писали романтические стихи.

– Почему вы так решили? – нахохлился Пташников, как воробей под дождем.

– У вас сильно развито поэтическое чувство.

Краевед чуть не взорвался от возмущения:

– Я в жизни не написал ни одной строчки стихов!

– Значит, вы – поэт в душе. Только этим можно объяснить вашу искреннюю веру в сына Соломонии Сабуровой, в заговор царевича Ивана против отца, в существование библиотеки Грозного.

– Какая здесь может быть связь? – все больше выходил из себя Пташников.

– Самая прямая: все эти занимательные легенды никак не могут стать предметом серьезных исторических исследований, разве лишь завязками художественных, романтических произведений. Если в легенде и отражено какое-то реальное событие, то оно представлено так, что невозможно отделить истину от вымысла. Кто-то хорошо сказал, что история не настолько наивна, чтобы ради одного только любования представлять нам прошлое. Легенды в своем большинстве тем и отличаются от документальных свидетельств, что приукрашивают прошлое. А серьезная наука в первую очередь должна обращаться к проблемам, которые имеют глубокие социальные, политические или культурные корни.

Я видел, что Пташникову прямо-таки не терпится возразить Окладину, но его опередила Ольга:

– Вот-вот! – с жаром набросилась она на отца. – Для тебя история – это только войны, реформы и восстания угнетенных, о которых можно писать лишь скучные монографии размером с кирпич и длиннейшие статьи, где примечаний и сносок больше, чем основного текста.

Окладин наставительно произнес:

– Как всякая серьезная наука, история требует квалифицированной подготовки, кропотливого труда и вдумчивого, обстоятельного подхода.

– Но не скучного! – парировала Ольга. – А ты считаешь, что она не может быть просто интересной, увлекательной. В твоем представлении история – этакий заплесневелый сухарь, который могут грызть только кандидаты и доктора исторических наук. Наверное, я потому и не пошла по твоим стопам, а поступила в медицинский, чтобы не превратиться в синий чулок, которых в вашей «серьезной» науке и без меня хватает. Помню, к тебе на консультацию приходила аспирантка с диссертацией на тему «Роль гвоздильного производства в крестьянских хозяйствах России на рубеже восемнадцатого-девятнадцатого веков». Неужели ты всерьез считаешь, что ее диссертация кому-то нужна?

– Я предложил этой девице изменить тему диссертации, но она отказалась и, как мне известно, успешно защитилась в Москве, – неохотно ответил Окладин.

– Значит, еще одним кандидатом наук, специалистом по гвоздям, стало больше? – ехидно произнесла Ольга. – По мне лучше всю жизнь у детишек аппендициты вырезать, чем заниматься подобной галиматьей, отдавать ей силы и время, а потом делать важный вид, что внесла в науку весомый вклад.

Я понял, что, при милой внешности, Ольга – девушка с характером, до резкости прямая и откровенная. Этими же качествами отличался и Марк. Может, они потому и повздорили, что нашла коса на камень, и мать Ольги тут ни при чем?

Перепалку отца с дочерью Пташников выслушал с откровенным удовольствием, которое легко читалось на его лице.

– Что скажете в свое оправдание? – ироническим тоном спросил краевед Окладина.

Историк натянуто улыбнулся, но было все-таки заметно, что слова дочери задели его за живое. Поймав мой любопытный взгляд, он произнес как можно равнодушней: