Секрет политшинели

Если вспомнить весь тот день с утра до вечера, то могу сказать без ошибки: пилотку вверх не меньше тысячи раз подбрасывал, очередей не меньше полсотни выпустил. Глотку от крика «ура!» насквозь прорвал. В качаниях участвовал бесконечно. Аж руки онемели! Шутка сказать – не только офицеров, но и всех солдат полка надо было перекачать. Каждого вверх раз по десять подкидывали. Когда своих перекачали, проходящих мимо военнослужащих стали хватать. Генерал-майора какого-то из «виллиса» вытащили и в воздух раз пять запузырили… А целование происходило – повальное! Роты, батареи, дивизионы, эскадроны, батальоны, полки, дивизии, корпуса… да что там корпуса! – армии!!! – все насквозь перецеловались. Целовался я и с замполитом лейтенантом Самотесовым.

Когда к ночи я повалился спать, то долго еще думал. С горечью в сердце вспоминал я про Мишку Кунина, который не дожил всего один час до победы над берлинским гарнизоном. И о тех, кто еще меньше не дожил. Сколько их – погибших за минуту, за полминуты, за пять секунд до сигнала отбоя?! И так мне опять стало и больно, и досадно оттого, что не успел я свой снаряд по фашистам использовать… Нет, нет, решил я, не во всем абсолютно прав замполит Самотесов! Мое чувство подсказывает мне, что должен я свою священную месть совершить, что все равно своего случая дождусь. Пусть запомнят здесь, в Берлине, русского солдата Ивана Тимохина! Пусть знают, что он, Иван Тимохин, проще говоря – я, человек не злой, но уж ежели его – меня то есть – разозлить… Вот на таких зловещих мыслях я тогда и заснул.

Наутро все мы встали на зарядку. Сколько лет ее, зарядки, и в помине не было! Потом позавтракали, помылись, побрились, чистые подворотнички попришивали… И все это время ощущал я в себе какое-то ненормальное самочувствие. Вроде головокружения, что ли? В ушах что-то шумит. В ногах какой-то зуд и в руках тоже. Оказалось – у всех такое состояние. Будто не облака над нами в ясном майском небе плывут, а мы будто мимо неба плывем, праздными этакими пассажирами… Потом только сообразили, в чем дело. Непривычно уж больно все это для нас. И тишина непривычная. И неподвижность собственная. Не надо ни бежать, ни пригибаться, ни падать, ни по разбитым лестничным пролетам носиться… Стрелять не надо! А главное – напряжение спало с плеч, что вот-вот тебя прострочит очередь, вот-вот тебя разорвет снарядом, вот-вот на тебя стена дома обрушится… Такое состояние – будто чего-то не хватает, будто ты не в своей тарелке находишься. И ты даже не знаешь, чем бы тебе заняться. Кроме чистки оружия, конечно.

Одна надежда на командование. Не может такого быть, чтобы оно не нашло солдату работы!

И точно. Заявляются к нам с утра командир роты и замполит товарищ Самотесов. Оба веселые. И делают нам предложение: идти с ними на экскурсию по Берлину.

Условия прогулки объявляют такие: оружие при себе иметь, идти как бы не строем, но группами. Каждая под командой старшего. При этом так и было сказано – быть готовыми на все, в смысле возможных провокаций.

Только это я с любовью погладил свой автомат по протертому маслом ложу, как вдруг слышу возле себя голос замполита лейтенанта Самотесова.

– А тебе, – говорит, – Тимохин, быть в моей группе и не отступать ни на шаг.

– Есть, – говорю, – не отступать ни на шаг.

Слова такие привычные, а смысл их совсем какой-то теперь другой. Вроде мне снова под присмотром быть… Однако судьба опять же по-своему распорядилась. Не успели мы разобраться по группам, как вдруг притопал связной из штаба полка и громко кричит:

– Товарищ лейтенант Самотесов! Приказано вам бегом, на полусогнутых, бежать в штаб дивизии за получением правительственной награды! Генерал из штаба армии ждет награжденных!

Хотели мы тут все нашего замполита поздравить, то есть качнуть, но не успели. Подхватился он с места бежать за этим связным – только сумка полевая по боку брякает. В результате такого оборота старшим над нашей группой оказался помощник командира взвода Шевчук, добрый такой толстяк.

Пошли мы на экскурсию. Надо сказать, что повержен Берлин был здорово. Строем, например, идти было никак невозможно. Так завалены были улицы обломками зданий и всяким искореженным металлом, что идти приходилось между развалинами только гуськом. Наподобие того, как в блокадном Ленинграде по улицам промеж ледяных горок и сугробов пробирались. Я замыкающим в этом «гуське» оказался. Дай, думаю, отстану понемногу и в свободное плавание себя пущу. Авось я тех, недобитых, которых срочно добить требуется, найду…