Секрет потрепанного баула

«Неужели она сейчас по новой начнет Блока читать?» – ужаснулась Даша. Но Жанна Петровна продолжала:

– Вот тут начинается странность… То есть какой-то таинственный период в жизни Женечки. Она пропала…

– Как? – вырвалось у Оли.

– Да я сама не знаю! Я ведь ее тогда не знала, мне ее жизнь известна только с ее слов. А в ее изложении начиная с сорок девятого года и примерно по пятьдесят седьмой какой-то провал. Об этих годах она никогда не говорила. Никогда! Сколько я ни спрашивала, она всегда наотрез отказывалась говорить.

– Как странно… – заметила Даша.

– Более чем странно.

– А может быть, ее тоже арестовали? – спросила Оля.

– Ну и что? Почему же надо было это скрывать? В те годы чуть не полстраны по тюрьмам да лагерям сидело, и в основном без всякой вины, чего ж тут стесняться-то? Нет, я думаю, там что-то другое было, может быть, какая-то несчастная любовь…

– Ну а потом-то что? – в нетерпении спросила Оля.

– В пятьдесят седьмом году Женечка вновь появилась в Москве и поселилась в коммунальной квартире, где я жила вместе с родителями. Она меня сразу в восторг привела. Красавица! И вообще необычная очень…

– Чем необычная? – заинтересовалась Даша.

– Ну, как вам сказать… Независимая очень была, на кухне с соседками никогда не сплетничала, ни в каких квартирных склоках не участвовала, очень за собой следила. Тогда женщины гораздо меньше внимания себе уделяли, да и в продаже ничего ведь не было, а она всегда одета была с иголочки, шила потрясающе, кремы у нее какие-то удивительные

были, пудреница с огромной розовой пуховкой… Помню, эта пуховка просто потрясла мое воображение. Мне казалось, что такие вещи только в заграничных фильмах бывают… – Она работала где-нибудь?

– Конечно! Работала врачом в поликлинике Большого театра. Кстати, если бы она сидела, ее 6ы в те годы в эту поликлинику вряд ли взяли… Она была прекрасным фониатором.

– Это что такое? – спросила Даша.

– Это врачи, которые голосовые связки лечат, – со знанием дела объяснила Оля.

– Верно, – кивнула Жанна Петровна. – А ты откуда знаешь?

– Так у меня папа певец.

– Да? И где же он поет? – заинтересовалась Жанна Петровна.

– Он в театре не поет, – неопределенно ответила Оля.

– А где? Где он поет?

– Ну, он дает концерты… Он много ездит…

– А что он поет? Какую музыку?

– В основном романсы…

Жана Петровна пристально всмотрелась в лицо Оли. И вдруг спросила:

– Послушай, а твой папа не Алексей Нежданов? Оля даже рот открыла от удивления.

– Но как вы догадались?

– Боже мой, это же самый любимый мой певец! Я его просто обожаю! У меня есть все его записи. Ах ты, господи, ты очень, очень на него похожа.

– Да? Обычно мне говорят, что я больше похожа на маму…

– Ничего подобного! Ты просто вылитый отец! О, я так рада, что познакомилась с тобой! Ты должна сказать отцу, что у него есть такая страстная поклонница!

Она опять закатила глаза, и Даша с ужасом подумала: «Сейчас опять начнет читать стихи». И точно!

Природы баловень, как счастлив ты судьбой!

Всем нравятся твой рост и гордый облик твой,

И кудри пышные, беспечностью завиты,

И бледное чело, и нежные ланиты,

Приподнятая грудь, жемчужный ряд зубов,

И огненный зрачок, и бархатная бровь.

– Это кто написал? – перебила завывающую даму Оля.

Та, словно очнувшись от сна, недоуменно взглянула на девочку, но ответила:

– Это Фет. Слыхала про такого поэта? Впрочем, ты ведь не можешь не знать эти стихи:

Сияла ночь. Луной был полон сад, лежали

Лучи у наших ног в гостиной без. огней.

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,

Как и сердца у нас за песнею твоей.

– Да, да, – перебила ее Оля, – этот романс я знаю, папа его поет.

– Извините нас, Жанна Петровна, – словно бы осуждая невоспитанную подругу, сказала Даша, – но у нас не так много времени, и нам хотелось бы узнать все-таки про Евгению Митрофановну…

– Ну да, ну да… Так о чем шла речь?

– Она поселилась в вашей квартире и очень за собой следила, – напомнила Даша.

– Да, и еще в ней была какая-то бесшабашность, что ли… Помню, один сосед, шофер, страшно напился и начал бить жену, что нередко бывало, и соседи предпочитали не вмешиваться. А она его вмиг усмирила, да так, что он больше никогда руку на жену не поднимал.

– Что же она сделала?

– Не знаю. Когда я ее об этом спрашивала, она только смеялась. Она вообще умела удивительно уходить от ответов на неудобные или неинтересные ей вопросы. Я была по-девчоночьи просто влюблена в нее и пыталась во всем ей подражать… Иной раз до смешного. Моя мама все говорила: «Жанна, не обезьянничай!» Но куда там! А Женечке даже нравилось мое восторженное поклонение, она много времени на меня тратила. По театрам водила, потом в моду вошли поэтические вечера, и она меня с собой таскала. Видимо, я каким-то образом заменяла ей умершую дочку. Я со всеми своими проблемами не к маме шла, а к Женечке, маме все некогда было, а Женечка всегда для меня время находила…

– Жанна Петровна, а её муж, он не вернулся из лагеря? – спросила Даша.

– Нет. Он там погиб. Его посмертно реабилитировали.

– И Евгения Митрофановна больше замуж не вышла?