Секрет рисовальщика

Это был самый первый наряд в моей солдатской жизни. И заступал я не куда-нибудь на кухню, а в караул на печально известную Самаркандскую гауптвахту. По-солдатски: на «губу». «Губа» эта славилась не только царившим на ней строгим режимом. Своей известностью она была в большей степени обязана другому факту. На пути к дисциплинарному батальону для многих проштрафившихся солдат из Туркестанского военного округа она служила первым этапом. Сюда не отправляли за самовольные отлучки из части или за употребление алкогольных напитков. Попавший на Самаркандскую гауптваху должен был «отличиться» по-особенному. В ее стенах обретали временный приют те, кто крупно воровал, у бивал и насиловал или долгие годы находился в бегах. Именно с таким вот беглым меня и свела судьба в том наряде. Звали этого тридцатичетырехлетнего по виду уставшего от жизни человека то ли Игорем, то ли Егором. Его одежда состояла из старого синего спортивного костюма с белыми лампасами и домашних стоптанных тапочек. На прогулку по небольшому квадратному двору ему разрешалось выходить только после того, как остальные обитатели «губы» были разведены по камерам. Как мне стало известно, он пребывал здесь уже больше двух недель. Его обитель — крохотная камера размером метр на два с половиной — не имела даже окна. На следующий день бедолагу должны были переводить отсюда. Однако никто не мог с точностью сказать куда.

— Эй, парень, — донеслись до моего слуха тихо сказанные слова.

Я стоял на вышке, царившей над тюремным двориком по другую сторону высокой массивной стены. Глянув по сторонам, я убедился, что нигде никого нет. Уже было решив, что мне это просто почудилось, я снова услышал голос. Только теперь он звучал несколько громче:

— Да это я тебя зову.

Я оглядел охраняемый мною двор. Заключенный стоял ко мне спиной и ковырял носком тапочка землю. Метрах в пяти от него, у противоположной стены, поблескивало зарешеченное окошко импровизированной столовой. Я присмотрелся и только здесь увидел в засиженном мухами стекле отражение «беглеца». Его отражение в упор смотрело на меня.

Убедившись, что я его вижу, он снова заговорил.

— Мне нельзя разговаривать с охраной, иначе запретят прогулки.

Я кивнул головой, давая понять, что все понял.

— У тебя спичек не найдется? — спросил заключенный.

В ответ я лишь отрицательно покачал головой.

— Вот дерьмо, — выругался он и тут же спросил: — Как тебя звать?

— А тебе зачем? — вопросом на вопрос ответил я.

— И то правда, — согласился тот.

Настроения разговаривать с ним у меня, честно признаться, не было. Да и лишних неприятностей не хотелось. Поэтому я просто отошел к противоположной стороне вышки. Сменять меня должны были только еще минут через сорок. И я стал размышлять, чем же себя занять.

— Поговори со мной, друг! — снова донеслось снизу.

Я неохотно шагнул из-под тени навеса:

— Мне тоже запрещено с тобой разговаривать.

Беглый зло сплюнул, а потом, видимо, чтобы успокоиться, несколько раз глубоко вздохнул.

— Ну, как хочешь, — все так же негромко произнес он. — Тогда я буду говорить сам с собой. Но только вслух.

Я пожал плечами. Он уселся на корточки под самой вышкой. Там имелась тень, и со стороны его поведение легко можно было объяснить.

— Прикинь, — снова обратился он ко мне, — еще бы три месяца — и уже никакой закон на меня бы не распространялся.

Я слушал, не совсем понимая, о чем это он.

— Четырнадцать лет и девять месяцев я успешно скрывался от сыскарей… И на тебе! Нашли.

От услышанного я чуть не упал с вышки. Я никак не мог поверить в такое. Чтобы почти пятнадцать лет находиться в бегах и в преддверии «за истечением срока давности» попасться! Да-а-а!!! Такое не каждый день встретишь. Я даже перегнулся через перила, чтобы воочию убедиться, что говорящий меня не разыгрывает. Но он меня не разыгрывал. Передо мной действительно находился величайший из неудачников. Мне стало откровенно жалко беднягу. Но что я-то мог сделать для него? Разве что терпеливо выслушать все его откровения…