Если мама каждый раз ждет, что я заявлюсь домой с недостающими частями тела, то вот отец просто ждет, что я что-то отчебучу. Как, например, в истории с щенками. Ругался он тогда, грозился, что выкинет и утопит двух дворняг в ближайшей речке, а они взяли и выросли, оказавшись такими красавцами и совсем не дворнягами, любят и слушаются только его, признав в нем главного.
Вот чего он ждет? Если не считать щенков, я никогда ничего не выкидывала. Перевод с одного факультета на другой не в счет, это был мой выбор, который отец сам мне дал, и я приняла его вызов, даже если он таковым и не являлся.
— Привет! И ничего я не подкрадываюсь, сюрприз мне сделать не даешь!
Я обняла Веспу и Маара, поочередно чмокнув одного и другого в горячие щеки, затем обняла маму, прижимая ее к себе и ощущая тонкие, но сильные руки, что прижали меня к груди: от нее пахло ванилью и чем-то еще, таким знакомым и очень уютным: домом, с едва уловимой ноткой ириса.
— Мам, ну, что ты! — тихо прошептала я, ощутив вырвавшийся из нее судорожный вздох. — Все хорошо, как обычно. Я в порядке.
Она отстранилась от меня, окинув придирчивым взглядом, в котором тут же промелькнула тень, стоило ей увидеть в чем я. Не совсем по-зимнему одета.
— Давай в дом, простудишься!
Начала она с твердой решимостью, я кивнула ей, но смотрела уже на отца. Он так и остался неподвижен, глядя на все эти объятья, и даже слова не вымолвил, не сделал и движения, чтобы приблизиться ко мне.
— Да мам, я сейчас, пара минут погоды не сделают. Иди, пожалуйста, в дом. Сама стоишь налегке.
Она ничего не ответила на это, молча соглашаясь со мной, и так всегда. Она знает, что между мной и отцом туго натянутая нить, ослабить которую удалось лишь в последние десятилетия. Я проследила за матерью, юбка которой исчезла за дверью, а затем повернулась к папе.
Мы остались вдвоем: я смотрю на отца, а он на меня. Как всегда, строгий, несгибаемый, гордый и привыкший к подчинению окружающих. Стоит только ослушаться его, сразу ощутишь всю силу его гнева.
Так когда-то было со мной, стоило мне только поменять один факультет на другой, как отец быстро принял меры: отозвал чеки за будущие годы учебы и лишил содержания. Я, принимая решение о переводе, не верила, что он сможет что-то сделать, не думала, что он решится выставить себя в таком свете. Он! Которому всегда так важно было это общественное мнение. Как будто я не знала собственного отца! Когда и этого ему показалось мало, то он потребовал вернуть те деньги, что потратил на меня и мое содержание на первом курсе и даже выставил счет. Он закручивал гайки, пытался сломать меня, учил уму-разуму таким вот способом. Я должна была сдаться. Только я оказалась его дочерью, со своим упрямством и не менее упертым характером. Я вернула ему все, до последнего экеля, считай, что выучилась в академии своими собственными силами. Иногда не без содрогания вспоминаю то время, кем я только не работала, и это не всегда было связано с магией, хотя она многое упрощала.
— Здравствуй отец, — просто говорю я, прижимая руку к сердцу.
Годы почти не изменили его, так, парочка морщин у глаз появилась, седых прядей не стало больше, два небольших пятнышка на коротко стриженных висках, в неизменной и старомодной военной стрижке. В остальном все также. Светло-серые глаза смотрят прямо и как бы сквозь меня, также скуп на эмоции. Ни улыбки, ни радости. Помню ли я его другим? Моментно. Это было очень давно, в то время, когда все дети вызывают улыбку. Сколько мне тогда было, лет пять-шесть?
— Здравствуй, Вэлианэ.
Я проглатываю комок, подступивший к горлу, второй раз слышу это «здравствуй Вэлианэ» и таким тоном.
— Решила вернуться домой?
— Решила навестить родителей, — поправляю я его, мне не нравится это слово «вернуться».
Я не позволяю себе перевести дух. Почему он просто не может обнять меня, как все? И ведь если я сделаю это, то он оставит меня, а я так и буду стоять с неловко поднятыми руками.
— И что же ты принесла на этот раз?
— Сегодня я без подарков, — говорю я, мечтая, чтобы на этот раз речь шла именно об этом, а не о гипотетическом позоре.
— Я не о тех подарках.
— Отец! — я бессознательно копирую его тон. — Я ничего не натворила, как бы ты этого не ждал. Я пришла домой, как приходила раньше.
— Что у тебя на руке?
Он кивает мне на руки, я поднимаю руку, глядя на рисунок, и жму плечами. Не стал бы он смотреть на них, не скажи ему кто-то обратить на это внимание.
— Рисунок.
— Кто сделал его тебе?
— Один мой знакомый.
Я злюсь на его тон! Как же с ним тяжело, особенно в первые минуты прибывания дома. Он пока не удостоверится, что все порядке, будет гнуть вот такую линию поведения, и ничего с этим не сделать. Только спокойное дружелюбие, которое не всегда мне удается воспроизвести. С близкими и родными всегда тяжело, кто бы и что бы не говорил.
— Кто этот знакомый? Случаем не дракон?
— А если и так?