Секретарь старшего принца 8

— Ни Валерия, ни я не видим существенных отклонений от нормы. Возможно, Риэль просто не хочет?..

— Не хочет есть?! Не хочет пить?! Не хочет шевелиться? Ри не такая! Она деятельная, целеустремлённая, ответственная, она бы ни за что не оставила всё так! Она же род хотела возродить! Она хотела безопасности, и она её получила! Как она может просто не хотеть двигаться?!

С каждым словом Элор распаляется всё больше, он кричит. Линарэн сохраняет свойственную ему отстранённость, снова и снова повторяет о результатах моих обследований, уверяет в достаточной точности приборов, в том, что рассмотрел все возможные варианты, но Элор уверен: Линарэн что-то не доглядел, не учёл.

Они спорят шумно, Элор то и дело попадает в моё поле зрения: мечется, взмахивает руками, доказывает Линарэну, что тот должен найти способ меня вылечить.

Но я думаю, Линарэн прав: причина в том, что я ничего не хочу. Ни вставать. Ни еды. Ни продолжения рода. Ничего. Я знаю, что должна делать всё это, но… у меня нет желания. Эмоций нет. Я ничего не чувствую из-за того, что ничего не делаю. И ничего не почувствую, если сделаю. Без эмоций нет разницы между бездействием и действием, нет причин к чему-либо стремиться, защищаться. Невозможно сожалеть об упущенном и радоваться достижениям. Даже то, что разумом понимается как жизненно-необходимое, на одном «надо» разума не делается.

Раньше меня убивали эмоции.

Без них я теперь угасаю.

Даже если приборы Линарэна этого пока не фиксируют.

Я умираю.

Ну и что? Между жизнью и смертью разницу я сейчас не чувствую.

— Нет! — резкий возглас Элора привлекает внимание.

Он слишком живой.

Механические пауки сползают с меня. Цокая ножками, отправляются к своему заговорившему создателю:

— Это самый перспективный вариант, так как включает сразу несколько факторов воздействия: во-первых, брачная магия, усилив концентрацию драконьей магии внутри тела, вытравит остатки вампирской. Во-вторых, перестройка организма, его резкое изменение под беременность окажет воздействие на нервную систему, что может изменить состояние в целом и способствовать появлению связи избранных. Если эти два фактора не сработают, беременность и последующие роды окажутся достаточно стрессовым фактором, чтобы катализировать положительные изменения. Вероятно позитивное воздействие материнского инстинкта.

Пока Линарэн с хладнокровной размеренностью перечисляет аргументы, Элор подходит ко мне: сначала я вижу его макушку, потом — полные ужаса глаза, а затем он останавливается рядом.

Смотрит в лицо и гладит по волосам. Но говорит не со мной:

— Фаза размножения прервалась, а Ри не хотела употреблять кровь. И это опасно, — произносит Элор с невыразимой тоской. — Может быть двойня. Это слишком сильная нагрузка…

— К моменту родов артефакт будет полностью заряжен, — напоминает Линарэн.

Элор вздрагивает.

Он… боится. Он же так, во время родов, потерял мать. Наверное, боится и беременности своей пары. Но в аргументах Линарэна что-то есть. Это рациональное решение: и попытаться помочь, и получить наследника. Брачная магия, ребёнок — это эмоции. А я без эмоций умираю. Я не ощущаю потребности даже что-то говорить, пытаться.

— Это слишком опасно, — повторяет Элор, гладя и гладя меня по волосам, и в его глазах плещется всё тот же ужас. И обречённость.

Слова — это усилия. Я не вижу смысла в приложении усилий. Я не хочу прикладывать усилия.

Но я понимаю, что умираю, и судя по тому, что помню о себе, должна с этим бороться.

Зачем?

Я смотрю во влажно блестящие золотые глаза, и тёплая ладонь скользит по моим волосам.

Моё состояние ненормально.

Я не хочу бороться.

Не хочу двигать потяжелевшим языком и такими непослушными губами.

Но…

Я умираю.

Если ничего не делать, я умру.

Логики не хватает, чтобы заставить себя говорить. Нет желаний, подталкивающих к действию. А Элор смотрит-смотрит-смотрит.

Даже по логике я должна постараться сказать. И я обещала ему. И седые пряди у его висков, серебро в огненном золоте волос — он так боялся меня потерять, он так хочет, чтобы я оставалась рядом.

— Луна моя, — шепчет Элор одними губами.

Он… был таким солнцем, когда мы только встретились. Он столько эмоций во мне пробудил. Во тьме разрушительных эмоций это было так ярко, так… лучше, чем сейчас.

— Попробуем, — подчиняются губы.

Глаза Элора распахиваются шире, он склоняется, вглядывается в лицо:

— Ри? Ты… ты…

Корица. Он пахнет корицей. Этот запах… с ним столько всего связано. Он всегда, всегда будил эмоции, толкал к действиям. Я помню это ощущение, помню те чувства.

— Попробуем, — я могу говорить, я не настолько слаба, чтобы полностью потерять контроль над телом, но не хочу, и эти два слова усиливают апатию.

— Она согласна, — встревает Линарэн, — не вижу причин не попробовать.

Но Элор сомневается, я вижу это в его глазах, в том, как подрагивают губы, сдвигаются брови. И вижу момент слома, когда Элор решается — за несколько мгновений до того, как склониться ниже и поднять меня на руки.

Золотое пламя охватывает нас, отблесками плещется на пуговицах камзола Элора, на его разметавшихся по плечам волосах.