Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

Я был там уже в двадцать часов тридцать минут и немедленно доложил о своем прибытии. Большинство офицеров отнеслось ко мне как к только что разжалованному преступнику. У адъютанта Гиммлера я выяснил, что требование явиться с докладом действительно было вызвано утренней радиограммой и что рейхсфюрер сильно разгневан моей непунктуальностью.

— Теперь вам следует какое-то время подождать, — сказал адъютант и отпустил меня.

После этого я отправился в офицерскую столовую, где, по крайней мере, ординарцы были со мной приветливы, принеся мне хороший кофе, коньяк и сигареты.

Меня вызвали на удивление быстро. Я проследовал в уже знакомый кабинет, в котором в свое время проходило совещание относительно использования «Фау-1» с подводных лодок, и по всей форме доложил Гиммлеру о своем прибытии. Рейхсфюрер не обратил внимания на мое приветствие и сразу же громко начал ругать меня.

— Наглость… неповиновение… разжаловать… отдать под суд! — доносились до меня его яростные выкрики.

Я же замер по стойке «смирно» и ждал, когда мне будет позволено заговорить.

«Самый лучший вид обороны — это наступление», — подумалось мне.

Во время своей гневной речи Гиммлер прохаживался по кабинету. Наконец он остановился напротив меня, и тогда, набрав в легкие воздух, я коротко доложил ему о произошедшем в Ниппервизе.

— Офицер действовал по моему приказу, отойдя на позиции на плацдарме, — заявил я и обрушился на штаб корпуса, высказав все, что у меня накопилось за прошедшие дни. — Из штаба корпуса дивизия «Шведт» получала только массу бессмысленных приказов и ни одного килограмма столь необходимого обеспечения.

Этими словами я закончил свои упреки в адрес офицеров штаба корпуса, удивившись тому, что Гиммлер позволил мне высказаться.

— Но вы заставили меня ждать вас целых четыре часа, — немного помолчав, снова начал рейхсфюрер.

Тогда мне пришлось объяснить ему, что задержка вызвана тяжелыми боями, во время которых я не мог покинуть свой пост.

Внезапно гнев рейхсфюрера куда-то улетучился, его настроение кардинально переменилось, и он попросил подробно доложить о положении дел на плацдарме. Гиммлер слушал меня очень внимательно, следя за моим докладом по карте. Когда же я заявил, что для проведения контратак мне не хватает танков, он обещал выделить нам дивизион самоходных артиллерийских установок. В результате мне удалось добиться гораздо большего, чем можно было ожидать. Однако об этом я решил благоразумно промолчать.

Рейхсфюрер пригласил меня даже на ужин, а когда мы вышли из его кабинета, то дружески положил мне руку на плечо. Надо было видеть растерянные лица офицеров его штаба, которые ожидали появления как минимум «разжалованного Скорцени»!

Во время ужина разговор зашел о плохой работе отдельных служб и о предательстве в собственных рядах. О последнем мне тоже было что доложить. Дело заключалось в том, что во время прослушивания радиопереговоров экипажей танков противника мои связисты отчетливо слышали немецкую речь. Таким образом, слухи о сражавшейся на стороне русских армии Зейдлица в какой-то степени подтверждались. По крайней мере, можно было говорить о наличии в войсках противника отдельных немцев.

К слову говоря, позднее мои солдаты после отбитой ночной танковой атаки неприятеля услышали из одного танка команды на отход, произносившиеся на немецком языке. Попавшие же в плен к русским, а затем бежавшие двое военнослужащих из состава 600-го парашютно-десантного батальона рассказали, что их допрашивало несколько немецких офицеров.

Ужин подошел к концу, Гиммлер встал, чтобы попрощаться, и тогда я быстро произнес:

— Рейхсфюрер, мы говорили с вами о разных проблемах. Вы же знаете гораздо больше, чем я. Скажите, в таких условиях мы выиграем войну?

Его ответ я запомнил дословно.

— Поверьте мне, Скорцени, войну в конце концов мы все же выиграем.

Поскольку никаких дальнейших слов в обоснование такого оптимизма не последовало, мне ничего другого не оставалось, как, испросив разрешения, удалиться.

Скорее всего, выводы, которые часто делались в главной ставке, опирались в большинстве своем на домыслы и различные предсказания. Вера Гиммлера основывалась также на убеждении, что и русские когда-нибудь исчерпают свои резервы. Правда, точных сроков этого он не называл. Исходя из такого ошибочного расчета рейхсфюрер преждевременно начал и наступление в Померании в феврале 1945 года. Фланговый удар, призванный смять противника, натолкнулся на свежие и сильные резервы русских, которых, по мнению Гиммлера, у неприятеля быть уже не могло.

В главную ставку Гиммлера в феврале меня вызвали еще раз. Тогда мне было приказано явиться в двадцать два часа на совещание, в котором приняли участие министр Шпеер и командир 200-й бомбардировочной эскадры люфтваффе полковник Баумбах. Мне они уже были знакомы — министр Шпеер всегда относился с большим пониманием к моим пожеланиям, и мне он казался весьма порядочным человеком, а с Баумбахом мы тесно сотрудничали достаточно давно.