Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945

Но когда вся Россия начинала буквально тонуть в избытке влаги, мы чувствовали себя стесненными и потерянными, словно кто-то очертил границы нашего существования. Многие действительно начинали страдать от душевных депрессий и ощущать себя неполноценными. Тогда окружение товарищей по несчастью помогало выстоять, а своя часть становилась домом, по которому начинали тосковать, ведь совместно все переносится легче.

Недалеко от Рузы в огромном бывшем складском помещении и на окружающей его территории был организован лагерь для военнопленных. Зрелище все прибывающих новых колонн с пленными потрясало. Русские солдаты выглядели сильно потрепанными. Из рассказов конвоиров я понял, что с голодом они познакомились еще у своих. Пленные кидались на каждую дохлую лошадь, попадавшуюся на их пути, стремясь оторвать кусок побольше, вонзали зубы в сырое, наполовину протухшее мясо и тащились дальше.

Огневые позиции моего дивизиона располагались примерно в двадцати пяти километрах северо-восточнее Рузы. Для того чтобы организовать необходимое транспортное сообщение, почти половина пути до города была вымощена бревнами и жердями. Для этого трехметровые срубленные деревья клались друг возле друга прямо в жидкую грязь, в которую превратилась проезжая часть, а по краям для связки бревна ставились в распор. В начале и конце этой гати были выставлены посты, снабженные телефонной связью, которые открывали или закрывали движение в соответствующую сторону. Машины сильно тряслись на бревнах, и от многочисленных потряхиваний после преодоления такого пути не только водителей, но казалось, что даже технику охватывали судороги. Подобную тряску мой слабый и оголодавший организм выдерживал с трудом.

При температуре воздуха, приближавшейся к нулю, и сохранявшейся большой влажности мы начали мерзнуть. Нам пришлось искать ночлег в деревянных крестьянских избах, набиваясь в них до отказа. Из населения в деревнях оставалось лишь немного дряхлых стариков да несколько женщин. В предусмотрительно выкопанные в земле блиндажи мы возвращались только тогда, когда беспокоящий огонь русских становился уж слишком сильным.

Новости о родине мы узнавали лишь из писем, доходивших до нас с редкой полевой почтой. Полученные семейные фотографии пускались по кругу, и наскоро писался ответ. О слове «отпуск» мы не смели даже подумать, да и мечтать о нем не имело никакого смысла — родина казалась недостижимо далеко. Мысли о доме ко мне приходили только по ночам, но я держал их при себе и никогда на эту тему не говорил. Похоже, то же самое происходило и с другими, ведь о чем-то далеком, почти недостижимом, люди предпочитают не распространяться.

Однажды ночью в домах нас застал неожиданно сильный огневой налет русских, и мы все бросились наружу, чтобы спрятаться в укрытиях. Около двадцати русских, остававшихся в деревне, бежали вслед за нами, когда внезапно среди них разорвался снаряд. При возвращении мы застали весьма неприглядную картину — выжившие обшаривали убитых и еще подававших признаки жизни раненых односельчан, стаскивая с них еще пригодную к носке обувь и одежду. Наши попытки помешать этому хотя бы в отношении живых не встретили понимания. Я, конечно, далек от мысли, что подобное является следствием особой сырости, присущей этой стране. Однако тяжелые условия жизни и не поддающаяся описанию нищета ожесточили сердца людей и сделали их безучастными к чужому горю. Такого отношения даже к своим близким мы никак не могли понять.

В середине ноября стало очень холодно. Причем никакого плавного перехода к низким температурам не было — столбики термометров внезапно опустились до двадцати градусов ниже нуля. Это принесло для застрявших машин дополнительные проблемы. И хотя всего за одну ночь дороги вновь стали проходимыми, грязь, в которой завязли и в течение нескольких недель стояли автомобили, замерзла и превратилась в камень. Ее пришлось с большим трудом откалывать. Только через несколько дней изнурительного труда движение возобновилось, и снабжение удалось наладить.

Вскоре возникли новые трудности — наши машинные масла оказались непригодными для столь низких температур. Поставляемых с родины устройств по предварительному прогреванию не хватало. К тому же для многих видов масел они не подходили, зато в избытке потребляли бензин, в котором и так ощущался недостаток. Коробку передач и дифференциал[63] эти устройства тоже прогреть не могли. В результате если даже удавалось при помощи разных трюков мотор завести, то при включении скорости из-за густого масла в коробке он моментально глох. Аккумуляторы постоянно садились, и их приходилось выбрасывать чуть ли не партиями. Естественно, что все жалобы стекались ко мне, как офицеру, отвечавшему за техническое состояние машин. Но, несмотря на все проклятия, которыми меня осыпали, ничего поделать со столь паршивой погодой я не мог.