Секретная миссия супермодели

Я не поскупилась на описание случившегося с Валей и Ниной, пояснив, что именно поэтому мы и уехали из Латвии, не желая оставаться в таком опасном месте. Новость об изнасиловании была для Сергиенко неожиданностью, а его реакция – ужасной. Вернее, она такой и должна была быть. Нормальная реакция отца девушки, покончившей с собой в гареме, на изнасилование своими подчиненными несчастных молдаванок. Нормальная реакция отца, который ищет виновного в самоубийстве своей дочери, на проявление животных инстинктов теми, кто точно знает, почему они охотятся за Геннадием Павловичем. Неужели парни считали, что Сергиенко это им спустит? Или думали, что он никогда не узнает о том, что они сотворили той ночью? Или решили, что с незнакомыми девчонками им можно делать все, что вздумается? С незнакомыми, небогатыми, случайно встреченными и всеми остальными? Но если бы Лиля оставалась жива и здорова, Виталий Станиславович мог и не отреагировать так бурно, спустить случившееся на тормозах, только отчитав своих за то, что вляпались в историю, нити от которой могут потянуться в Россию. Он просто принял бы меры, чтобы случившееся не связали ни с ним, ни с его людьми. Но Лили больше не было: она перерезала себе вены, оказавшись в гареме Дубовицкого.

Первой фразой Сергиенко после моего сольного выступления была:

– Не может быть! Не может…

Он произнес эти слова шепотом. Мне почему-то показалось, что у него в эти мгновения перед глазами стояла Лиля. Вначале – живая, а потом – та, которую он нашел… Услышанное всколыхнуло его в первую очередь как отца. Я же еще подлила масла в огонь, считая, что орлы Сергиенко заслуживают самого жестокого наказания:

– Может, Виталий Станиславович, еще как может. То есть получается, что вы послали своих людей за насильником вашей дочери, а они тем временем сделали то же самое с двумя другими девчонками. То же самое! Прикиньте. Девчонки умерли. Обе! Нет, они их не душили, не топили, не стреляли в них, но девчонки погибли!

Сергиенко выдал такую тираду, что даже мои уши, слышавшие немало русских народных выражений, свернулись в трубочку, потом резко замолчал и прикрыл глаза рукой. Наверное, он снова видел Лилю… Затем Виталий Станиславович распахнул дверь и заорал:

– Блоха! Ко мне!

Один из накачанных молодцев тут же вылетел из комнаты, где сидел с приятелями, подскочил к шефу и вытянулся по стойке «смирно».

– В Латвии был. – Вопрос Сергиенко прозвучал как утверждение.

– Да, шеф…

Блоха ответил не очень уверенно – я почему-то ожидала услышать что-нибудь типа «так точно», но он явно заподозрил что-то неладное, бросив взгляд на меня.

– И чем вы там занимались? – продолжал допрос Сергиенко. – Зачем я вас туда посылал, мать вашу?!

Надо отдать ему должное, Викинг разбирался с ситуацией, не веря на слово никому – ни мне, ни своим парням. Он был прав: я ведь могла ему наврать, а его люди не сказать всей правды.

Блоха нагло лгал, заверяя шефа, что не видел ночью никаких молдаванок, как и все ребята, среди которых он был старшим. Из Латвии остальные отправились назад в Питер, не имея финских виз, а Блоха – в Финляндию, где его уже ждали другие орлы из сергиенковской команды.

Затем в разговор вступила я, не в силах сдерживаться, а из комнаты появились остальные молодцы, находившиеся в доме, и прислушивались к происходящему, не произнося ни звука, а только переводя взгляды со своего шефа, щеки которого горели нехорошим румянцем, на меня, а потом на своего приятеля. Наверное, парни не могли решить, кто из нас врет – Блоха или я. Трудно сказать, на чью сторону они склонялись, если, конечно, Блоха не успел похвастаться своими подвигами.

Допрос не удовлетворил Виталия Станиславовича, и он отправился звонить, прихватив меня с собой. Я завернулась в одеяло и последовала в комнату, где стоял телефон. Я посоветовала Виталию Станиславовичу поговорить с Марисом Шулманисом, запертым в этом же доме, но он пока не стал его приглашать. Блоха посмотрел на меня с такой ненавистью, что если бы взгляд мог убивать, то меня на этом свете уже не было бы. Правда, я ответила ему таким же.

Наверное, он понимал, что его ждет, если Викинг все-таки докопается до правды, – реакция шефа недвусмысленно подсказывала это. Виталий Станиславович сел за телефон, Блоха попытался опять сказать, что «эта сучка все врет», Сергиенко велел ему замолчать. Блоха заткнулся, молчали и остальные.

Викинг не выгонял никого из комнаты, наоборот, даже включил громкую связь, чтобы его подчиненные, перед которыми он совсем не должен отчитываться, тем не менее слышали все, что будет говориться.

Телефонные разговоры перемежались долгими паузами, когда мы ждали, чтобы перезвонили нам. В эти периоды Сергиенко молча курил, не разговаривая ни с кем, глядя в одну точку. Мне опять казалось, что он видит Лилю… то, что с ней делали… и то, что она потом сделала с собой. Остальные тоже не решались произнести ни звука. Каждый телефонный звонок, словно взрыв бомбы, прорезал воздух, в котором висело тягостное напряжение.