Секретная политика Сталина. Исповедь резидента

– А мне все равно, если хотите – поеду в Грецию и приму сеть. Провала я не боюсь. Скорей тогда поеду в Москву. Признаться, надоела мне вся эта работа. А теперь, после ухода Трилиссера, – в особенности. Как только вернусь в Москву, не останусь работать в ГПУ, уйду куда-нибудь, – равнодушно ответил Этингон-Наумов.

– А как, есть у тебя возможность поехать в Афины? – спросил его Молотковский.

– Это пустяки. Послезавтра я поеду в Ангору и попрошу Сурица послать за визой. Скажу, что еду в отпуск, – ответил тот.

– Итак, решено. Наумов примет агентуру в Греции и передаст затем тебе, – заключил Молотковский.

Через неделю Этингон, получив визу, выехал в Грецию, а Молотковский вернулся в Москву.

Это было в то время, когда я все больше приходил к выводу, что я не могу работать для ГПУ. Получаемые из СССР письма были полны жалоб на методы, применяемые Центральным Комитетом партии по проведению пятилетки. В одном из писем от моих партийных товарищей писалось: «Методы нашей работы и темп жизни для нас сейчас не новый. Это – копия эпохи военного коммунизма минус революционный энтузиазм». Я решил порвать с ГПУ. Но как? Я по опыту знал, что ГПУ постарается меня немедленно уничтожить в случае малейшего подозрения. Нужно было все основательно обдумать и подготовить. И я стал готовиться. В первую голову я стал вести записки деяний ГПУ и ее агентуры, известной мне, на случай, если я погибну раньше, чем сумею сказать свое слово. Затем я стал осторожно выяснять, в какую страну я могу выехать, где бы мне не могли угрожать большевистские агенты. А пока я подготавливался, мне стала грозить беда с другого конца.

Был конец апреля 1930 года. Я завтракал в доме хорошего знакомого купца, где меня принимали как родного. Вопреки обыкновению, на этот раз все члены семьи за столом были угрюмы, а сам купец изредка бросал в мою сторону жалостливые взгляды. Я, зная их отношение ко мне, ничего не понимал. Наконец, завтрак был закончен, и глава семьи, встав, обратился ко мне:

– Нерсес, мне нужно поговорить с вами по делу. Перейдем в гостиную, нам подадут туда кофе.

Когда мы остались одни, он долго маялся и не знал, как начать, но, наконец, видимо, решился и сказал:

– Вы знаете, как я и моя семья относимся к вам, и поэтому я решился сказать вам то, чего не должен был бы говорить. Дело в том, что за вами следит турецкая полиция. Вчера об этом передал мне один мой старый знакомый, у которого тайная полиция наводила справки о вас, – сказав это, бедный старик смотрел на меня и ждал впечатления, произведенного на меня его словами. Сам он буквально дрожал.

Я слушал его наружно спокойно и изредка похлебывал кофе.

– Что же вы мне советуете делать в связи с этим? – спросил я.

– Я думаю, что вам нужно немедленно уехать отсюда, – ответил он. Видимо, он уже заранее обдумывал этот вопрос, ибо ответил, не задумываясь.

– Да, но в конце концов, зачем я должен бежать? Я в турецкие дела не вмешиваюсь и за собой никаких грехов не знаю. Занимаюсь здесь своей торговлей и не знаю, почему мне может угрожать полиция. Наконец, я персидскоподданный, и турки не посмеют без причины тронуть меня, – сказал я, стараясь успокоить моего доброжелателя.

– Конечно, если вы за собой ничего не чувствуете, то особенно бояться нечего, но мало ли что может случиться? Не забудьте, что вы армянин по национальности и живете не где-нибудь, а в Турции. По моему, все-таки вам лучше уехать куда-нибудь, – настаивал он.

– Нет, я сейчас никуда не поеду, – сказал я после некоторого раздумья, – у меня не ликвидированы дела, наконец, лежит большая партия непроданного товара. Но вот что, большое вам спасибо за предупреждение. Что со мной случится, это в конце концов не важно, но я не хочу, чтобы, в случае чего-нибудь со мной, вы могли иметь неприятности, поэтому, пока это дело не выяснится, я прошу разрешения не бывать в вашем доме. – Я попрощался и ушел, чтобы больше не приходить к людям, которые были так искренни и бескорыстны ко мне в самый критический для меня момент.

Прошло дня два после этого знаменательного для меня разговора, после которого я понял, что отныне я нахожусь между двух огней. С одной стороны, большевики могли узнать, что я решил их покинуть, и принять меры, а с другой – меня начала преследовать турецкая полиция.

Я, сидя в своем бюро, обдумывал создавшееся положение, как вдруг раздался короткий стук в дверь. Не успел я ответить, как дверь открылась и вошли два полицейских в сопровождении управляющего домом.

– Ну, это пришли за мной, – подумал я, встав с места и запустив руку в карман, где я хранил браунинг. Еще при найме своего бюро я предвидел возможность моего ареста в конторе. В случае такой попытки я решил не сдаваться, а, пользуясь расположением конторы под самой крышей, бежать через крыши соседних домов и скрыться в одной из наших конспиративных квартир, откуда уже легко было бы сесть на советский пароход; встав из-за стола и подойдя к смежной двери, через которую я мог в случае надобности скрыться, я спросил полицейских, в чем дело.