Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов

8) Комиссары Лосев и Лещевич были привлечены к ответственности Моск. рев. трибуналом за пьянство и бесчинства» и т. д. Перечислив еще ряд подобных случаев, авторы доклада утверждали: «Между служащими началась травля против латышей, среди которых больше всего оказалось старых и активных партийных работников и которые руководствуют всей жизнью фракции. Это кажется нелепым, невероятно, но это так. И когда в обращениях к Коллективу и на фракционных собраниях слышатся фразы: «Я не латыш», «латыши не понимают по-русски и не знают, за что голосуют», «Коллектив принимает на службу «своих», т. е. латышей» (знаменательно, что последняя фраза принадлежит председателю Комиссии т. Дзержинскому), то ясно, что такими необдуманными выражениями ответственных лиц прививается национальная ненависть среди беспартийных и несознательных сотрудников против латышей, выдвинутых во главе партийной работы и жизни служащих ВЧК.

Дело ясно. Мы измучились в тисках этой проклятой атмосферы уголовщины, которая царит в Комиссии».[54]

«Мучиться» латышам в ВЧК оставалось недолго. В июле 1918 г. Дзержинскому удалось добиться командирования члена ВЧК Судрабса-Лациса на Восточный фронт, и Петерс среди членов ВЧК остался единственным латышом. В сентябре Ленин и Троцкий провозгласили политику «Красного террора», работы у ВЧК прибавилось, и национальный вопрос отошел на второй план. К началу 1919 г. Дзержинскому удалось вытеснить латышей также и из Партколлектива, а в марте того же года он под предлогом командирования Петерса в Петроград, на который наступала Белая армия Юденича, добился перевода на освободившуюся должность своего заместителя Ивана Ксенофонтова — кадрового чекиста, единственного члена ВЧК с момента ее создания, который еще оставался в составе ее Коллегии на тот момент (помимо самого Дзержинского, разумеется). С этого момента Дзержинский начинает все более твердо отходить от коллегиального принципа руководства. Он не забыл нейтралитета Ленина и Троцкого в период своей борьбы с латышами. Поэтому он предпринял перестановку руководящих кадров ВЧК, сделав ставку на своих выдвиженцев и новых людей, пришедших на оперативную службу со стороны, из других ведомств, с партийной и дипломатической работы.[55] Среди них и оказался Ягода.

6 февраля 1922 г. Президиум ВЦИК принял Декрет «Об упразднении ВЧК и о правилах производства обысков, выемок и арестов». С чрезвычайщиной было покончено. Вновь созданное Государственное политическое управление (ГПУ) теоретически должно было действовать строго в рамках закона. Дзержинскому реорганизация дала возможность произвести кадровую революцию, сменив руководство эпохи Гражданской войны. Не исключено, что предпочтение при этом отдавалось тем, кто по тем или иным причинам был не в ладах с Лениным и Троцким. Ягода, как мы помним, был у Троцкого на плохом счету, поэтому ему доверили столь высокий пост, как замначальника СОУ.

В начале 1922 г. Ленин тяжело заболел, и Троцкий как председатель Реввоенсовета попытался взять власть полностью в свои руки. Примериваясь к роли монарха, он любил показывать дистанцию между собою и остальными коммунистическими вождями.

Мог посреди заседания Политбюро (а они в то время происходили в его кремлевском кабинете) внезапно повернуться и уйти в спальню.[56] Поэт О. Э. Мандельштам, в 1918 г. гостивший в кремлевской квартире ленинского секретаря и по совместительству заведующего Информбюро ВЦИКа Николая Горбунова,[57] удивлялся тому, что советских вельмож обслуживает прежняя царская прислуга, и какой-то напыщенный старорежимный лакей торжественно объявлял, что сейчас сам Троцкий «выйдут кушать кофе».[58] Впрочем, с не меньшей торжественностью главу Реввоенсовета чествовали и за пределами столицы: «Встречали, как царя».[59]

Партийная большевистская масса преклонялась перед ним как своим кумиром. «Женщина русской революции» Лариса Рейснер — дочь правоведа М. А. Рейснера, который в свое время предлагал Жандармскому управлению свои услуги в качестве осведомителя, получил отказ и от досады примкнул к большевикам, убедив Ленина полностью отменить законодательство и заменить его доктриною «революционного правосознания»[60] — написавшая о большевистском режиме апологетическую книгу «Уголь, железо и живые люди», выразила отношение коммунистов той эпохи к Троцкому такими словами: «С Троцким — умереть в бою, выпустив последнюю пулю, в упоении не чувствуя ран, с Троцким — святой пафос борьбы, слова и жесты, напоминающие лучшие страницы Великой Французской революции». Восторженная беллетристка достигла такого градуса восхищения своим кумиром, что захотела забеременеть от него и всерьез просила своего любовника Радека о содействии в этом деле.[61] Она была, может быть, наиболее эксцентричной в своих симпатиях к Троцкому, но эти симпатии в то время владели умами и душами миллионов коммунистов как в Советской России, так и за ее пределами.