Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов

По воспоминаниям сверстников, маленький Сосо Джугашвили не любил шумных детских игр; будучи страстным читателем, он все свое свободное время посвящал книгам. Он мечтал получить образование, чтобы стать писарем и «помогать обиженным в составлении прошений и жалоб». Когда он подрос и убедился, что грамотно составленных жалоб недостаточно для восстановления справедливости, он пришел к выводу, что необходимо не полагаться на чужую порядочность, а иметь в своих руках власть для того, чтобы защищать притесняемых, и решил стать волостным старшиной.[12] Ему повезло с первым учителем: 3. А. Давиташвили, дворянин Горийского уезда, посвятивший жизнь педагогике, по воспоминаниям матери будущего вождя, учил детей «с любовью относиться к простым людям и думать о тех, кто находится в беде». По утверждению самого Сосо Джугашвили, первый учитель привил ему любовь к учению и знаниям. Стремление к самообразованию он сохранил до конца жизни. Его юношеские стихи наряду с лирическими описаниями природы содержат романтические душевные порывы:

Когда крестьянской горькой долей,
Певец, ты тронут был до слез,
С тех пор немало жгучей боли
Тебе увидеть привелось.

О похождениях народных героев маленький Сосо Джугашвили немало слышал в детстве от отца, которого почему-то повелось изображать никчемным пьяницей с садистскими наклонностями, хотя на самом деле он был трудолюбивым ремесленником, говорил свободно на нескольких языках, декламировал по памяти фрагменты из творчества Ш. Руставели и имел учеников, живших в его доме и не подтверждающих слухов о его жестокости.[13]

Романтически-бунтарские поэтические настроения ранней юности продолжали в какой-то степени жить в глубине души Сталина и на склоне лет. Известен случай, когда он позвонил домой Борису Пастернаку и спросил его мнение об арестованном поэте Осипе Мандельштаме. Тот не дал определенной оценки творчеству Мандельштама, и разочарованный Сталин, как поэт поэту, обронил: «Если бы мой друг-поэт попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти».[14]

Однако Сосо Джугашвили не повезло в другом. Страсть к учебе оказалась неисполнимой. За несколько лет до его рождения от внезапной болезни умер престолонаследник Николай — способный и энергичный юноша, который готовился стать помощником своему отцу, императору Александру Освободителю, в его реформах. В итоге престол достался совершенно не подготовленному к делам правления Александру III, человеку, поверхностно образованному, грубому и неотесанному, любителю охоты и выпивки, врагу просвещения, презиравшему ученость. Близко знавший его граф С. Ю. Витте характеризовал его: «Император Александр III был совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования». Он был человек не злой и не жестокий, но недалекий и мелкий.

Узнав, что сын некой крестьянки Ананьиной хочет учиться в гимназии, он с негодованием начертал: «Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию!», как будто более серьезных проблем в Российском государстве не существовало. Желая ему угодить, министр Иван Делянов 1 июля 1887 г. — в тот год, когда маленький Сосо Джугашвили готовился к поступлению в подготовительный класс, — издал свой знаменитый циркуляр «о кухаркиных детях», которым фактически запрещался прием в гимназию детей низших сословий, хотя бы и за высокую плату. Одновременно закрывался приготовительный класс для «отвлечения от гимназии таких учеников, которым, по условиям быта их родителей, совершенно не следует стремиться к среднему гимназическому образованию». Этот совершенно феодальный, жестокий по своей бессмысленной несправедливости документ предусматривал, что гимназии «освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детей коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат, и чрез то, как показывает многолетний опыт, приводит их к пренебрежению своих родителей, к недовольству своим бытом, к озлоблению против существующего и неизбежного по самой природе вещей неравенства имущественных положений». Естественно, ни к чему другому, кроме того самого «озлобления», столь бездумная политика привести не могла.