Секретная зона: Исповедь генерального конструктора

Днем и ночью вертятся в кратовской «зоне», со свистом рассекая воздух, антенные роторы, в здании идет отладка и проверка аппаратуры. В антеннах уже установлены распределители новой конструкции, изготовленные в производстве КБ-1 под личным присмотром Еляна. Второй такой же комплект распределителей отправлен на антенный завод, откуда они в составе новых антенн будут отправлены в Капустин Яр. Но до этого здесь, на подмосковной станции, надо убедиться при облетах, что с новыми распределителями получаются нужные точности и дальности по самолетам и по ракетам. Для этого заходами на станцию и от станции снуют в небе неутомимые Ту-4 и Ил-28, а в их бомбоотсеках, скрючившись от тесноты и от холода, кабэвские «инженегры» включают и выключают тумблеры, что-то подкручивают в приемоотвегчиках. Другие ребята колдуют с приемоответчиками на сорокаметровой вышке, взбираются на нее и спускаются обратно по обледенелой стремянке, нагруженные аппаратурой, поеживаясь от студеного «высотного» ветра. Аппаратуру с грифом «сов. секретно» надо каждый раз перед работой тащить на вышку, а по окончании снимать с вышки, потому что вышка находится вне пристанционной охраняемой зоны. Поневоле станешь верхолазом. И еще часто приходится таскать аппаратуру на ремонт, так как ее ресурс рассчитан на время полета ракеты, а здесь ее гоняют на износ.

Но вот уже завершен весь объем испытаний с облетами станции, составлены, подписаны и отправлены по нужным адресам технические протоколы, а между тем начал вырисовываться новый «антенный скандал». Оказалось, что без согласования со мной и Заксоном зам. главного конструктора включил в ТУ на антенны проверку антенно-волноводных каналов на их неидентичность и волевым порядком установил невыполнимый для производства допуск на этот параметр. Заводы не могли уложиться в этот допуск, так как неидентичность каналов была заложена в неидентичности поставляемых заводам волноводных труб. Но самое главное — точности радиолокатора Б-200 не зависели от этого параметра, и потому включение в ТУ требований к нему было абсолютно не нужным. Оно загоняло производство в тупик, на меня и Заксона валились шишки, но Расплетин стоял на своем. Чтобы разрядить обстановку, мною была проведена серия специальных экспериментов на станции с имитацией «разноканальности» в широких пределах. Технические протоколы по этому вопросу мною были высланы в Москву главному конструктору Куксенко и в Капустин Яр его заму Расплетину, и я надеялся, что на основе этих протоколов ненужные требования в ТУ будут если не отменены, то, по крайней мере, установлены в разумных пределах. В духе этих протоколов я разрешил Заксону подписывать на заводе приемо-сдаточную документацию на антенны для капъярской станции Б-200. Для связи с Заксоном Елян добился специального разрешения на выход моего кремлевского аппарата в сеть междугородной правительственной ВЧ-связи.

Антенны были уже готовы к отправке, когда мне по «кремлевке» позвонил Елян:

— У меня на ВЧ Калмыков и Расплетин. Оба категорически возражают против отправки к ним с завода антенн с отступлениями от ТУ, которые вы разрешили. Я звонил на завод Заксону, и он мне заявил, что то, что они требуют, невыполнимо.

— Он правильно сказал. Посоветуйте им внимательно ознакомиться с техническим протоколом проведенного на кратовской станции эксперимента. Они могут провести и у себя такой же эксперимент и убедиться, что отступления от ТУ, разрешенные нами, и даже большие, не влияют на качество работы станции.

— Тогда зачем такие жесткие ТУ?

— Это не сможет объяснить и тот, кто их придумывал. Антенны надо отправлять.

После этого примерно через месяц мне приказ: немедленно вылететь в Капъяр. Зачем? Там на месте объяснят Калмыков и Расплетин.

В военно-транспортном самолете ЛИ-2 я оказался на «сиденье из мягкого алюминия» рядом с главным инженером антенного завода, экипированным в ватные брюки и куртку, добротные валенки и шапку-ушанку. Тот, взглянув на мою шинелишку, надетую на подполковничью форму с брюками навыпуск, на коричневые полуботиночки в калошах, молча развязал мешок с валенками, которые вез своим рабочим на полигон. Но для меня все валенки были малы. Когда самолет набрал высоту, а заодно и принял температуру январской атмосферы на этой высоте, я почувствовал себя вроде бы одетым в холодный мягкий алюминий, стуча зубами, пробовал на цыпочках засунуть ноги в голенища валенок, — еще больше задубели ноги. Совсем закоченевший, добрался на газике с заснеженного степного аэродрома до отведенного мне сборно-щитового «немецкого» домика, обшитого изнутри плотным картоном, недавно поставленного и еще не обжитого. Солдат-дневальный хлопотал около отопительного котла, но в домике вместо желанного тепла гуляли вьюжные струйки, пробивающиеся сквозь щели. Переодевшись в принесенные полигонным хозяйственником ватную спецодежду и валенки, я нахлобучил шапку-ушанку, достал из портфеля бутылку кизлярского коньяка, припасенного для традиционной полигонной «прописки», банку бычков в томате. А дневальный спроворил котелок крутого кипятка.