Секретная зона: Исповедь генерального конструктора

…Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вспоминается теплый тихий летний день 1972 года. Широкая привольная запорожская степь. Здесь на берегу небольшой, но быстрой речушки - село Бельманка и в нем - дедовская хата-мазанка под соломенной крышей, в которой родились и мой отец, и пятеро его братьев, две сестры. И я еду с мариупольскими родичами на небольшом автобусе из Мариуполя, чтобы поклониться этой хате, где я родился, где качала меня мама в люльке, подвешенной к «сволоку». Автобус, покачиваясь на неровностях проселочной дороги, приближается к памятным мне из далекого-близкого детства местам, где я не был целых сорок лет. Я прошу остановить автобус на пригорке, с которого уже видна луговая пойма, где сливаются Бельманка с Бердой и затем с веселым журчаньем устремляются на юг, к Бердянску. Едем дальше, пересекая луговину, и дорога выводит нас мимо хат, расположившихся вдоль речки, к центру села. Возле сельсовета - обелиск с именами погибших в войну сельчан, призванных из Бельманки. Две каменные плиты, на них - 174 имени. С волнением вчитываюсь, узнаю знакомые с детства фамилии.

Пудак… Это фамилия моей первой учительницы Раисы Ивановны. В скорбном списке она представлена трижды. Широколава… Такая фамилия была у моего соседа по парте в первом классе, его имени я не помню. Холод Иван Васильевич… Не тот ли это дядя Холод, который в 1930-м пригнал в Бельманку и передал моему отцу первого «Фордзона»? Нагребецкий… Мальчик, с которым я дружил в четвертом классе. Гришечко Сергей Ильич… Это тот самый Сережа, чья хата стояла через одну от нашей хаты, - единственная в ряду, обращенная к Берде «причилком». Это с ним мы купались в Берде, ловили раков. Пять раз повторяется моя фамилия и еще фамилии родственников по маминой линии - Скрябы, Скрябины, Отирко. Кулага - девичья фамилия моей бабушки Павлины - повторяется пять раз. А сколько их, моих кровно родных земляков и просто земляков, было призвано вне Бельманки, куда раскидала их судьба в тридцатые-распроклятые!

Здесь, у обелиска, все более ощутимое волнение, нараставшее во мне по мере приближения автобуса к селу, теперь уже начало перехватывать дыхание, в горле застрял предательский комок. Между тем меня, незнакомого человека с депутатским значком, окружили и с любопытством изучают сельские мальчишки. А я тоже словно бы узнавал в них и себя самого, и тех давнишних мальчишек, товарищей моего детства, чьи имена запечатлены на обелиске. И особенно остро ощутил себя частицей дорогой моему сердцу бельманской глубинки. Пусть она кому-то покажется заурядным захолустьем, но я благодарю выпавшую мне судьбу родиться именно в этом запорожско-хлеборобском краю, овеянном легендарной славой наших прародичей.

Прародич мой держал орало,

а рядом - саблю и копье,

в походной торбе - хлеб и сало,

а за спиной носил ружье.

Еще носил он осэлэдця,

обычай дедовский храня,

и тютюном умел согреться,

и под седлом держал коня.

И осэлэдцев тех не мало

успело под курганом лечь,

чтоб край отчизны и начало

от супостатов уберечь.

Горжусь тобою, Украина,

России кровная сестра,

правнучка росса-славянина

и дочь Славутича-Днепра.

Я заметил, что в поезде, подъезжая к дому и наблюдая сменяющие друг друга за окном вагона пейзажи, невольно стараюсь не пропустить появление в поле моего зрения даже самых маленьких речек, ручейков, В каждой из них мне хочется найти, - и я непременно нахожу! - черты сходства с речушками моего бельманского детства. И в таких случаях меня охватывает чувство радостной взволнованности, ощущение «вездесущности» моей «малой родины» в Большой Родине, какое, по моему убеждению, было бы недоступно мне, если бы явился я на свет и вырос у берегов большой знаменитой реки. Я бы просто скользил равнодушным взглядом по этой речушечной мелкоте, даже не фиксируя на ней своего внимания. Зато в силу привычки у меня не было бы того благоговения, которое я испытываю перед каждой большой могучей рекой.

Пусть она не велика,

речка возле Бельмака,

где малюсеньким ростком

между Доном и Днепром

появился я на свет!

Пусть с тех пор не мало лет

отшумело, пронеслось,

и копна моих волос

поседела у висков!

Все ж обрывки корешков

неприметного ростка,

что остались в той земле,

видно, помнят обо мне

и меня издалека

тяготеньем тайных сил

обелисков и могил,

корневищами дедов

из глубин седых годов

все влекут в края родные,

где увидел я впервые

землю Родины и небо,

колыханье злаков хлеба,

тополя и отчий дом

между Доном и Днепром.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я в восемнадцатом году на свет явился

в селянской хате под соломенной стрехой.

К двенадцати в труде крестьянском навострился,

и подрастал отцу помощник неплохой.

Но юности моей, нескладно пролетевшей,

беспечной прелести я так и не узнал:

я рано стал главой семьи осиротевшей,

когда отца в расстрельный увели подвал.