Секретное досье

Сойка взял свой бокал и отпил – он внимательно наблюдал за мной своими крохотными глазками.

– Я управляю очень большими делами.

– Знаю, – согласился я, но Сойка взмахнул большой красной ладонью.

– Больше, – сказал он. – Больше, чем вам известно.

Я промолчал. Сойка снял с полки банку и бросил несколько зернышек перца в шампанское. Осторожно взял лоток, прихрамывая, пересек кухню и поставил его в сияющий гриль с вертикальным жаром. Взял омара, которого ему невыносимо было убивать, и помахал им мне.

– Торговец рыбой продает рыбу. Так? – спросил он и вставил его в гриль. – Виноторговец продает шампанское. Французы не возражают против того, что их шампанское покидает Францию. Так?

– Так, – согласился я, начиная постигать распределение реплик.

– Вы. – Интересно, что продавал я? Сойка включил гриль, и омар, освещенный с одной стороны ярко-красным светом электрического элемента, начал очень-очень медленно поворачиваться. – Вы, – повторил Сойка, – продаете лояльность. – Он уставился на меня. – Я этого не делаю, не стал бы этого делать. – На мгновение я подумал, что даже Сойка считает меня переметнувшимся на другую сторону, но сообразил, что у него такая манера разговора. Он продолжал: – Я торгую людьми.

– Как Эйхман? – спросил я.

– Не люблю подобного рода шуток, – произнес Сойка тоном учителя воскресной школы из кабаре «Фоли-Бержер». Затем его лицо прорезала усмешка. – Давайте скажем, скорее как Айхельхеар.

Так звучало по-немецки его кодовое имя. Сойка, подумал я. Garrulus glandarius rufitergum [31] . Сойка, ворующая яйца, запугивающая птиц и уничтожающая посевы, хитрая, осторожная сойка, летающая тяжелыми волнообразными рывками.

– Я занимаюсь талантливыми людьми, меняющими место работы по доброй воле.

– Вы кремлевский охотник за талантами? – спросил я.

Сойка начал поливать омара, которого ему не нравилось убивать, шампанским, которое ему не нравилось пить. Он обдумывал мои слова. Я понимал, почему Сойка пользовался таким большим успехом. Он брал все по номинальной стоимости. Я так и не узнал, считал ли себя Сойка кремлевским охотником за талантами, потому что зазвонил телефон на кухонной стене. Сойка перестал поливать омара, вытер руки. Снял трубку, послушал.

– Соедините его. – Пауза. – Тогда скажите, что я дома. – Он повернулся и вперил в меня взгляд василиска, характерный для людей, разговаривающих по телефону. Внезапно обратился ко мне: – У нас на кухне не курят. – Потом, снимая ладонь с микрофона: – Это говорит Максимилиан. Мой дорогой Генри. – Его лицо расплылось в широкой улыбке. – Я ни слова не скажу, мой дорогой друг, просто продолжайте. Да, очень хорошо. – Я увидел, как Сойка нажал кнопку шифрования. Он только слушал, но лицо его менялось, как у Гилгуда, произносящего монолог о семи возрастах человека [32] . Наконец Сойка сказал: – Спасибо.

Задумчиво повесил трубку и снова начал поливать омара.

Я выпустил облако дыма. Сойка посмотрел на меня, но промолчал. Я решил, что инициатива в этом разговоре перешла ко мне.

– Не пора ли побеседовать об этой психиатрической фабрике в Вуд-Грине? – спросил я.

– Психиатрической? – переспросил Сойка.

– Акционерное общество «Промывка мозгов», место, откуда я вырвался. Разве мы не к этому ведем?

– Вы считаете, что я имею к нему какое-то отношение? – Его лицо приняло скорбное выражение, как в День поминовения.

Раздался стук в дверь, и Морис принес Сойке листочек бумаги. Я попытался прочесть, но это было невозможно. Там было примерно пятьдесят отпечатанных слов. Морис вышел. Затем я проследовал за Сойкой в большую гостиную. Рядом с радиоприемником и телевизором стояло небольшое устройство, похожее на каретку пишущей машинки. Это был уничтожитель бумаги. Сойка заправил листок и нажал на кнопку. Листок исчез. Сойка сел.

– С вами плохо обращались в Вуд-Грине? – спросил он.

– Мне уже начало нравиться, – ответил я, – но просто было не по карману.

– Вы считаете это ужасным. – Это не был ни вопрос, ни утверждение.

– Я об этом не думаю. Мне платят за столкновение с вещами всякого рода. Полагаю, что некоторые из них ужасны.

– В Средние века, – продолжал Сойка, будто не слыша моих слов, – считали, что самая ужасная вещь – арбалет.

– Дело было не в оружии как таковом, а в том, что оно угрожало их системе.

– Совершенно верно, – согласился Сойка. – Поэтому пусть себе используют это ужасное оружие, но только против мусульман. Так?

– Да, так, – подтвердил я, теперь пользуясь его репликами.

– То, что можно назвать политикой ограниченной войны против подрывных элементов, – сказал мне Сойка. – Да, а теперь у нас есть другое ужасное оружие, более ужасное, чем ядерные взрывы, более ужасное, чем нервно-паралитический газ, более ужасное, чем бомба из антивещества. Но это ужасное оружие никому не причинит вреда, неужели это так ужасно?

– Оружие не ужасно, – ответил я. – Самолеты, набитые пассажирами, летящими в Париж, бомбы с инсектицидами, цирковые пушки с человеком внутри – это не ужасно. Но ваза с розами в руках злоумышленника – смертельное оружие.