Секретное досье

Сойка взял свой бокал и отпил — он внимательно наблюдал за мной своими крохотными глазками.

— Я управляю очень большими делами.

— Знаю, — согласился я, но Сойка взмахнул большой красной ладонью.

— Больше, — сказал он. — Больше, чем вам известно.

Я промолчал. Сойка снял с полки банку и бросил несколько зернышек перца в шампанское. Осторожно взял лоток, прихрамывая, пересек кухню и поставил его в сияющий гриль с вертикальным жаром. Взял омара, которого ему невыносимо было убивать, и помахал им мне.

— Торговец рыбой продает рыбу. Так? — спросил он и вставил его в гриль. — Виноторговец продает шампанское. Французы не возражают против того, что их шампанское покидает Францию. Так?

— Так, — согласился я, начиная постигать распределение реплик.

— Вы. — Интересно, что продавал я? Сойка включил гриль, и омар, освещенный с одной стороны ярко-красным светом электрического элемента, начал очень-очень медленно поворачиваться. — Вы, — повторил Сойка, — продаете лояльность. — Он уставился на меня. — Я этого не делаю, не стал бы этого делать. — На мгновение я подумал, что даже Сойка считает меня переметнувшимся на другую сторону, но сообразил, что у него такая манера разговора. Он продолжал: — Я торгую людьми.

— Как Эйхман? — спросил я.

— Не люблю подобного рода шуток, — произнес Сойка тоном учителя воскресной школы из кабаре «Фоли-Бержер». Затем его лицо прорезала усмешка. — Давайте скажем, скорее как Айхельхеар.

Так звучало по-немецки его кодовое имя. Сойка, подумал я. Garrulus glandarius rufitergum[31]. Сойка, ворующая яйца, запугивающая птиц и уничтожающая посевы, хитрая, осторожная сойка, летающая тяжелыми волнообразными рывками.

— Я занимаюсь талантливыми людьми, меняющими место работы по доброй воле.

— Вы кремлевский охотник за талантами? — спросил я.

Сойка начал поливать омара, которого ему не нравилось убивать, шампанским, которое ему не нравилось пить. Он обдумывал мои слова. Я понимал, почему Сойка пользовался таким большим успехом. Он брал все по номинальной стоимости. Я так и не узнал, считал ли себя Сойка кремлевским охотником за талантами, потому что зазвонил телефон на кухонной стене. Сойка перестал поливать омара, вытер руки. Снял трубку, послушал.

— Соедините его. — Пауза. — Тогда скажите, что я дома. — Он повернулся и вперил в меня взгляд василиска, характерный для людей, разговаривающих по телефону. Внезапно обратился ко мне: — У нас на кухне не курят. — Потом, снимая ладонь с микрофона: — Это говорит Максимилиан. Мой дорогой Генри. — Его лицо расплылось в широкой улыбке. — Я ни слова не скажу, мой дорогой друг, просто продолжайте. Да, очень хорошо. — Я увидел, как Сойка нажал кнопку шифрования. Он только слушал, но лицо его менялось, как у Гилгуда, произносящего монолог о семи возрастах человека [32]. Наконец Сойка сказал: — Спасибо.

Задумчиво повесил трубку и снова начал поливать омара.

Я выпустил облако дыма. Сойка посмотрел на меня, но промолчал. Я решил, что инициатива в этом разговоре перешла ко мне.

— Не пора ли побеседовать об этой психиатрической фабрике в Вуд-Грине? — спросил я.

— Психиатрической? — переспросил Сойка.

— Акционерное общество «Промывка мозгов», место, откуда я вырвался. Разве мы не к этому ведем?

— Вы считаете, что я имею к нему какое-то отношение? — Его лицо приняло скорбное выражение, как в День поминовения.

Раздался стук в дверь, и Морис принес Сойке листочек бумаги. Я попытался прочесть, но это было невозможно. Там было примерно пятьдесят отпечатанных слов. Морис вышел. Затем я проследовал за Сойкой в большую гостиную. Рядом с радиоприемником и телевизором стояло небольшое устройство, похожее на каретку пишущей машинки. Это был уничтожитель бумаги. Сойка заправил листок и нажал на кнопку. Листок исчез. Сойка сел.

— С вами плохо обращались в Вуд-Грине? — спросил он.

— Мне уже начало нравиться, — ответил я, — но просто было не по карману.

— Вы считаете это ужасным. — Это не был ни вопрос, ни утверждение.

— Я об этом не думаю. Мне платят за столкновение с вещами всякого рода. Полагаю, что некоторые из них ужасны.

— В Средние века, — продолжал Сойка, будто не слыша моих слов, — считали, что самая ужасная вещь — арбалет.

— Дело было не в оружии как таковом, а в том, что оно угрожало их системе.

— Совершенно верно, — согласился Сойка. — Поэтому пусть себе используют это ужасное оружие, но только против мусульман. Так?

— Да, так, — подтвердил я, теперь пользуясь его репликами.

— То, что можно назвать политикой ограниченной войны против подрывных элементов, — сказал мне Сойка. — Да, а теперь у нас есть другое ужасное оружие, более ужасное, чем ядерные взрывы, более ужасное, чем нервно-паралитический газ, более ужасное, чем бомба из антивещества. Но это ужасное оружие никому не причинит вреда, неужели это так ужасно?

— Оружие не ужасно, — ответил я. — Самолеты, набитые пассажирами, летящими в Париж, бомбы с инсектицидами, цирковые пушки с человеком внутри — это не ужасно. Но ваза с розами в руках злоумышленника — смертельное оружие.