— Первое время они нас старались «не замечать» — это было требование сверхсекретности. Но однажды Макеев взял меня и привез в Челябинск-70. Нас встретил Забабахин, и с тех пор отношения стали наилучшими… Наша система управления должна выдавать определенные сигналы в головную часть, и это была совместная работа. Раньше они просто говорили: «Нам нужно сделать так и так, а остальное не ваша забота…» Но потом мы им доказали, что их предложения гораздо хуже, чем наши. И в конце концов просто начали работать вместе… Мне Забабахин нравился — интеллигент, всем интересовался, прекрасный собеседник. В ядерном центре всегда был очень высокий технический уровень, а потому с ними было интересно… А в Арзамасе-16 была прекрасная испытательная база. Очень много уникальных установок, которые они сами проектировали и создавали. Мы испытывали у них радиационную стойкость наших систем.
— Поначалу встретили они настороженно: «Семихатов, ты свое барахло привез?» Да, отвечаю, будем испытывать системы управления. «Тут до вас пилюгинцы были, у них ничего не работает!» У нас, уверяю, будет работать… Но первый раз включили, и отказ… Получили много замечаний от них, замечания дельные… Приехали во второй раз, осталось всего три замечания… Ну а в третий раз все прошло гладко. Потом провели испытания на Семипалатинском полигоне при реальных взрывах, и вновь система управления работала надежно. После этого арзамасцы начали относиться с уважением. Ведь больше ни одна из систем управления, кроме нашей, не прошла полный цикл испытаний! И сегодня можно опять-таки говорить: единственная радиационностойкая система только одна — наша! У остальных испытания шли «по кусочкам», в комплексе они не проверялись… У нас многое с точки зрения отработки делалось значительно глубже и серьезней.
— Конечно. Если у Королева «свалилась» ракета — это одно, и совсем иное — если у Макеева. Королев мог позвонить и сказать, мол, я знаю, как исправить погрешность, и подчас этого было достаточно. Ну а Макеева начинали «пилить», а если по нашей вине происходила авария, то нам доставалось «по полной программе». Поэтому мы старались всеми силами, чтобы в полете у нас никаких неприятностей не было… Они, конечно же, случались, но существенно меньше, чем могло бы быть… Поэтому систему управления мы отрабатывали очень тщательно у себя, на разных испытательных стендах. Причем эти стенды уникальные, подчас единственные не только в стране, но и, думаю, в мире.
— Совет Главных конструкторов, которым руководил В. П. Макеев, был коллективом единомышленников. Да, мы ругались, кричали, шумели до тех пор, пока не находили решения, но все это не мешало нашей дружбе и совместной работе, так как мы вместе шли к одной цели. А потому заботы у нас были общие, и ответственность тоже… А сегодня все изменилось. На таком Совете идет драка из-за денег…
— Они стали формальными, не творческими, в основном идет дележка денег. И отношения между людьми, к сожалению, совершенно другие. Раньше разговор шел вокруг одной, общей идеи, а сейчас каждый защищает свое. Это очень плохо влияет на общее дело.
— Была «чересполосица» — кое-что у них появилось раньше, кое-что позже. В принципе мы занялись «морскими» ракетами почти одновременно, и не могу сказать, что у кого-то из нас было преимущество. Первое время старты осуществлялись в надводном положении. С современной точки зрения это были учебнотренировочные пуски. Лодка всплывала, ракета выдвигалась и потом стрелялась… Позже мы ушли под воду, и, по идее, все у нас было одинаково. Главным образом мы соревновались с американцами по точности. Астровизир мы использовали первыми, лет на семь это сделали раньше. Спутниковые системы создали лет на двенадцать раньше. Поэтому определенное время по точности мы были впереди. Сейчас же практически у них и у нас одно и то же. Дальше уже точность систем автономных с коррекцией в полете — именно такие мы создавали — уже не поднять, мы приблизились к пределу возможного. Так что надо уже менять принцип управления головной частью.