Секретные архивы НКВД-КГБ

— Идите, — смахнула она слезу, — поймете, когда увидите все сами.

Об известном украинском публицисте и драматурге Ярославе Галане теперь мало кто имеет представление, а ведь в послевоенные годы его имя не знал разве что тот, кто не умел читать. Его книги печатались многотысячными тиражами, его пьесы шли чуть ли всех театрах, его репортажами с Нюрнбергского процесса зачитывалась не только Украина, но и весь Советский Союз. Даже отъявленные националисты относились к Галану с уважением: как-никак, а писал он по-украински, и одно это ставило его в один ряд с теми, кто считал своими угнетателями москалей.

Но был у Галана один грех, который простить ему не могли ни идейный вдохновитель бандеровщины митрополит Шептицкий, ни вооруженные до зубов многочисленные сынки священников, которые составляли костяк слонявшихся по лесам бандформирований: Ярослав Галан терпеть не мог попов. Пока он высмеивал их в своих фельетонах, боевики в рясах лишь снисходительно журили своего знаменитого земляка, но когда он опубликовал памфлет «Плюю на папу», в котором Пий XII предстал преступником, мошенником и лиходеем, судьба Галана была предрешена — его приговорили к смертной казни.

Убили Галана 24 октября 1949 года. Под видом студентов, нуждающихся в помощи депутата, к нему пришли два молодых бандеровца: бывший семинарист Илларий Лукашевич (в бандитском подполье он имел кличку Славко) и Михаил Стахура, он же Стефко. Пока Лукашевич, отвлекая внимание Ярослава, затеял разговор о неприятностях в институте, Стахура подошел сзади, выхватил гуцульский топор и с размаху рубанул Галана по голове. Первый же удар был смертельным, но опьяневшие от крови убийцы остановиться уже не могли: они рубили Галана, когда тот сидел, рубили, когда он упал, рубили даже тогда, когда Галан перестал шевелиться: всего они нанесли одиннадцать чудовищных ударов.

Некоторое время убийцы отсиживались во всевозможных схронах, но их все же нашли, арестовали и судили. По приговору военного трибунала Лукашевича расстреляли, а Стахуру повесили.

Как ни странно, но в кабинете Галана за эти годы ничего не изменилось, даже законченная в тот роковой день статья под названием «Величие освобожденного человека» лежит на письменном столе.

«Кто-то назвал крупнейший западно-украинский город городом каменных, задумчивых львов, — начал я читать. — Эти львы стоят на страже перед входом в здание горсовета, они охраняют чистоту старых львовских колодцев, они смотрят на нас с гербов самого города».

А потом... потом я все понял, и мне стало ясно, почему Мария Ких не может ходить в дом Ярослава Галана: на последней странице я увидел ее имя, забрызганное кровью. Кровью Галана! Но буквы сквозь засохшую корку крови разобрать можно. Вот что там написано:

«Тридцать лет тому назад работница Мария Ких вместе с другими членами профсоюза швейников вышла проводить в последний путь погибшего от руки полицейских молодого безработного Владислава Козака. Когда фашистские пули начали сеять смерть в рядах участников похоронной процессии, Ких не дрогнула. Теснее сомкнув ряды, демонстранты двинулись вперед, бесстрашно тядя в глаза вооруженной до зубов подлости. Из этих рядов Марию Ких вырвала только пуля, раздробившая ей челюсть.

Во время Отечественной войны Мария Ких продолжала свой доблестный путь в рядах партизан Героя Советского Союза Медведева. Сегодня она — заместитель председателя Верховного Совета УССР.

Исход битвы в западно-украинских областях решен, но битва продолжается. На этот раз — битва за урожай, за дальнейший подъем культуры и науки. Трудности есть, иногда большие: много всякой швали путается еще под ногами. Однако жизнь победоносно шагает вперед и рождает новые песни, новые легенды, в которых и львы, и боевая слава будут символизировать отныне только одно — величие освобожденного человека».

На следующий день я решил сходить на могилу Галана, но это мероприятие пришлось отложить: рано утром позвонила Мария Семеновна, сказала, что обо всем договорилась и что через час меня будут ждать в холле гостиницы.

— Не удивляйтесь, но пришлось принять кое-какие меры предосторожности, — как бы между прочим заметила она. — Вас спросят, не собирается ли пан в театр. Вы должны ответить, что любите оперу, а сегодня дают балет. Адрес, по которому вас повезут, я знаю. Так что не тушуйтесь! — по-молодому бодрым голосом благословила меня многоопытная партизанка.

Как меня встретили, куда и на чем повезли, рассказывать не буду — таким было условие встречи, но дом. в который я попал, был солидным, сад — великолепный, а собаки — на удивление миролюбивые. Но больше всего меня поразило не это, а то, что моложавая хозяйка предложила отведать мое любимое и редкостное по московским меркам блюдо — вареники с вишней. А когда похожий на ушедшего на пенсию боксера-легковеса хозяин налил в хрустальные рюмки вишневую же наливку — что я тоже люблю, — хотите, верьте, хотите, нет, но я слегка забеспокоился: уж не экстрасенсы ли они, не ведуны ли и ясновидцы, ведь о своих кулинарных пристрастиях я никому не рассказывал.