Секретные архивы НКВД-КГБ

— Оба источника, мягко говоря, врут. Московская военная тюрьма для одиночного содержания военных преступников построена в 1880 году, то есть во времена царя-освободителя Александра II. Предназначалась она только для нижних чинов, совершивших незначительные преступления. Содержали арестантов только в камерах-одиночках. Кормили один раз в день. Никто ни с кем не разговаривал. Гробовая тишина, скудная пища и полное безделье доводили людей до исступления. В пору революции, а затем в двадцатые—тридцатые годы тюрьму называли то домзаком, то трудовой колонией, а в ежовско-бериевские времена Лефортово стало филиалом Внутренней тюрьмы.

— Я уже знаю, что на суд людей увозили отсюда. А после суда всегда ли их отправляли в Бутово и «Коммунарку», или возвращали в Лефортово?

— Зачем? — не понял начальник.

— Для приведения приговора в исполнение. Расстреливали их здесь, в этих подвалах? — топнул я по полу.

— Исключено! — повысил он голос. — В Лефортово не расстреливали. Никогда! Заявляю это как профессионал, работавший здесь сперва контролером, а попросту — надзирателем, и вот уже много лет — начальником. Напоминаю: наше учреждение — следственный изолятор, а это значит, что у нас содержатся люди, находящиеся под следствием. Наша первейшая задача: сохранить человека для следствия, а потом для суда.

Сколько было случаев, когда подследственного освобождали прямо в зале суда, но бывало и так, что следствие тянулось годами. Вспомните хотя бы дело бывшего заместителя министра внутренних дел, да к тому же еще и зятя Брежнева, Юрия Чурбанова. И он, и его подельники содержались у нас, а потом одни отправились домой, а другие, в том числе и Чурбанов — отбывать наказание. А Руцкой, Хасбулатов и другие известные люди, проходившие по делу, скажем так, Белого дома, — всего их у нас было девятнадцать человек, — они же на воле, и не просто на воле, а почти все вернулись в большую политику.

— Вы сказали: сохранить человека для следствия. Что это значит? Ведь в народе сложилось твердое убеждение, что тюрьма —это ежеминутные унижения и всякого рода психологические воздействия, а следствие — это угрозы, побои и пытки.

— Что было, то было, — вздохнул Юрий Данилович. — Напомню, что через жернова ГУЛАГа было пропущено около десяти миллионов человек, в том числе, только по приговорам, шестьсот пятьдесят тысяч расстреляно. Большинство из них признали себя виновными в самых невероятных преступлениях. Конечно же, эти показания были в самом прямом смысле слова выбиты. Но... благословил эти меры лично Сталин, а ослушаться его не мог никто. Еще в 1937-м он от имени ЦК дал указание применять на допросах меры физического воздействия. Но этого ему показалось мало, и через два года вождь потребовал обязательного применения таких мер. Раз этого потребовал вождь, то избивать людей стали нещадно. И так продолжалось до самой «оттепели».

Теперь какие-либо побои и издевательства исключены. Я как начальник изолятора и наш врач головой отвечаем за жизнь и здоровье подопечных! Нас ежемесячно проверяет надзирающий прокурор, он рассматривает все письменные и выслушивает устные жалобы. В случае необходимости любой из подследственных может поговорить с ним наедине.

Но есть чисто профессиональные требования, за соблюдение которых мы несем строгую ответственность. Скажем, в камере не должны сидеть люди, проходящие по одному делу. Кроме того, мы должны исключить возможность случайной встречи таких людей, не дать им обменяться записками, какой-либо иной информацией и, конечно же, предотвратить возможность побега.

— Кстати о побегах,—подхватил я. — Были ли они в истории Лефортовского изолятора?

— Ни одного! Хотя попытки время от времени предпринимались. Одна из них, довольно курьезная, произошла много лет назад. Тоща здесь не было канализации, и все отходы вывозились в бочках. Так вот один беглец нырнул в такую бочку в расчете на то, что его вывезут за город, но долго просидеть не смог, вынырнул, и его обнаружили. Говорят, что отмывался потом месяца два.

А потом мы покинули кабинет и пошли по этажам, камерам и боксам. Тюрьма построена в виде буквы «К». У пересечения трех палочек расположен пульт и главный пост, поэтому контролерам все хорошо видно и слышно. Тишина здесь, кстати, удивительная, как в детском саду во время «тихого часа». Лестницы, переходы, сетки между этажами, телекамеры, сигнализация, массивные двери, сложные замки — все подчинено безопасности.

— Юрий Данилович, — несколько помявшись, обратился я к начальнику, — не сочтите меня бесцеремонным, но у меня есть просьба. Я понимаю, что несколько странная, и все же... Оно, конечно, не дай Бог накаркать, но... Нельзя ли мне для полноты ощущений хотя бы полчасика посидеть в одной из ваших камер?

— Так мало? — несколько театрально всплеснул руками начальник. — Таких сроков в нашей истории не было. Но, как говорится, лиха беда начало. Как знать, может быть, пробьет час, когда для раскрытия преступления следователям хватит полчаса. А в такой пустяковой просьбе, как посидеть в тюремной камере, отказать вам не могу.