Секретные архивы ВЧК-ОГПУ

Так соединились три судьбы: Харлампия Ермакова, Михаила Шолохова и Григория Мелехова. Судя по всему, Шолохов не остался безучастным к судьбе Ермакова, вероятно, он писал письма, звонил, требовал разобраться. Не случайно в одной из бесед Сталин раздраженно заметил, что если Шолохов не поумнеет, то «у партии найдутся все возможности подыскать для “Тихого Дона” другого автора».

Шолохову передали эти слова—и он поумнел. Так поумнел, что навсегда ушел в себя, не создав больше ничего равного своему первому роману. Не зря же в одной из конфиденциальных бесед Михаил Александрович сказал: «Вы не ждите от меня чего-нибудь значительнее “Тихого Дона”. Я сгорел, работая над ним».

ДЕЛО ПАВЛИКА МОРОЗОВА

Вы помните, что творилось в России лет двадцать пять назад, когда в разгар перестроечной истерии начали сносить памятники, переименовывать улицы, выбалтывать государственные секреты, раскрывать военные тайны и... прозревать. Прозревали все! Вчерашние члены Политбюро не моргнув глазом заявляли, что они понятая не имели о зверствах, творимых большевиками и их вождями. Руководители спецслужб водили по кабинетам многолетних врагов, предлагая убедиться в том, что никаких секретов от них теперь нет.

Но больше всех старались так называемые идеологи, подпущенные к долларовой кормушке. Они понимали, что из неокрепших мозгов молодежи надо во что бы то ни стало выбить все святое, и прежде всего любовь к Родине, — иначе юноши и девушки не выберут пепси. И вот оказалось, что Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, Олег Кошевой и Николай Гастелло никакие не герои, а тупые фанатики и если бы не такие, как они, мы бы давно пили немецкое пиво.

Потом героев оставили в покое и взялись за Павлика Морозова. Чего только о нем не писали, каким только проклятиям не предавали! И отца-то он продал, и всю деревню держал в страхе, и убили-то его за дело... Целый год изгалялись над памятью подростка. А когда перестройка канула в Лету и настала эра реформирования, а с ней и пора сенсационных убийств, о Павлике забыли. Но не надолго.

Некоторое время назад в прокуратуру Свердловской области обратился один из руководителей курганского отделения «Мемориала» с просьбой о реабилитации убийц Павлика Морозова. В своем заявлении он с едва сдерживаемым гневом пишет:

«А обратился к Вам с заявлением о реабилитации Морозовых и Кулуканова, осужденных по делу пионера-героя Павлика Морозова. Меня уведомили, что мое заявление направлено в Генеральную прокуратуру Российской Федерации. Прошло уже почти полгода, а никакого сообщения от Вас нет. Прошу сообщить, как решено дело о реабилитации Морозовых и Кулуканова».

Должен сказать, что правдоискатель из Кургана работу задал столь многотрудную, что все это время сотрудники Отдела реабилитации жертв политических репрессий только и делали, что тщательно изучали как дело 1932 года, так и все публикации, связанные с Павликом Морозовым. Так случилось, что на определенном этапе к этой работе подключился и я.

Итак, передо мной следственное дело № 374. Оно в двух томах и называется чудовищно просто: «Дело об убийстве Павлика Морозова». Но дело делом, а ведь есть еще и литературные произведения, посвященные этой трагедии. Одно из самых известных — поэма Степана Щипачева. Судя по тексту, кое-какие страницы дела автору показали: многие факты, приведенные в поэме, соответствуют действительности. Но есть и явные вымыслы, что, впрочем, вполне естественно, так как поэт писал не документальный очерк, а художественное произведение.

Начнем с места действия, довольно точно описанного в поэме:

Леса и леса — от Урала

До тундры седой, до морей.

Деревня в лесах затерялась,

Вьюги летят над ней.

У школы сугробы примяты,

Слышатся крики и смех:

Играют в снежки ребята,

Щеки горят у всех.

Павлик упрям — не сдается.

Хватает снег на бегу.

Он с четверыми бьется,

Весь до макушки в снегу.

Играть в снежки, подолгу пропадать в школе, помогать местному милиционеру—что угодно готов был делать Павлик, лишь бы не идти домой, где бесконечная ругань, пьянки и драки. Отец Павлика—Трофим Морозов был достойным сыном своего отца Сергея, в прошлом жандарма, а потом тюремного надзирателя. Да и бабка Павла — Ксения, как шушукались соседки, когда-то была профессиональной воровкой.

Так что и воровать, и лупцевать Трофим учился, не выходя из дома. А когда завел собственную семью, в искусстве рукоприкладства стал упражняться на жене и детях. Трофим числился в бедняках, поэтому по рекомендации властей его избрали председателем сельсовета: Трофим тут же купил портфель и стал, говоря современным языком, завзятым коррупционером сельского масштаба. Несколько позже Павлик скажет, что его отец «деньги измятые, комом, не глядя, в портфель совал».

Призрачная власть и дурные деньги так вскружили похмельную голову Трофима, что он решил бросить жену и уйти к молодой. В крестьянских семьях это было не принято, поэтому односельчане своего председателя осудили. Пришлось ему жить на два дома: то он ночует у молодухи, то учит уму-разуму старую жену, а заодно и четверых детей.