Секретные архивы ВЧК-ОГПУ

Шупейко нырнул в архив и наткнулся на дело Баумштей-на. Показания Бонфельда и осужденных практически в то же время артистов Дрожжина и Войдато его не заинтересовали: друг друга оговаривают, а ни одного нового имени не называют. Иное дело—Баумпггейн! В его показаниях упоминаются Лосев, Груднев и Вера Леоненко.

Судя по протоколам, из Груднева получится прекрасный свидетель: уж очень безропотно дает компромат на своих друзей. Леоненко уже несколько лет вне театра, следовательно, ничего, кроме старых сплетен, из нее не вытянуть. Значит, остается Лосев... Кто он, этот Лосев?

Шупейко запросил его анкету — и пришел в неописуемый восторг. Это же то, что надо! Сын крупного фабриканта и домовладельца, выпускник Коммерческой академии и Московского университета, поручик царской армии, несколько лет провел в германском плену, мог бы служить в Красной Армии, но, сославшись на нездоровье, отказался и подался в актеры. Решено, Лосева надо брать!

Так появилось дело № 6330 по обвинению Лосева Николая Константиновича. В справке на арест Шупейко не моргнув тазом настрочил, что в Театре имени Ермоловой вскрыта и ликвидируется контрреволюционная фашистско-террористическая группа, одним из активных участников которой является Николай Лосев.

В то же день—первый допрос, на котором Николай Константинович виновным себя ни в чем не признал и заявил-, что никакой фашистско-террористической группы в театре не было и нет.

Второй допрос был более результативным. Судя по дрожащей подписи под протоколом допроса и дичайшим признаниям, с ним основательно поработали мастера заплечных дел.

—Я признаю, что с первых же дней утверждения советской власти враждебно относился к политике партии и правительства, а также к руководству ВКП (б) и государства, — под диктовку следователя откровенничал Лосев.—Это сблизило меня с группой контрреволюционных элементов из числа артистов театра. Признаю, что не раз озлобленно отзывался о руководителях партии и правительства, и делал это в различных оскорбительных выражениях. Кроме того, я выражал надежду на реставрацию в СССР капиталистических порядков и восхвалял фашистского вождя Гитлера.

— И с кем вы вели такого рода беседы? — вкрадчиво полюбопытствовал Шупейко.

— С одним из самых активных участников нашей группы Унковским. А также с его женой Урусовой, — вздохнув, добавил Лосев.

—Что еще вы можете сказать об Урусовой?—почувствовав, что в деле появляется новый фигурант, тут же ухватился за эту оговорку следователь.

Не знаю, какой ценой досталась Лосеву следующая фраза, об этом можно только догадываться, но, судя по его изломанной подписи, эти слова из него выбили и тут же внесли в протокол допроса.

— Евдокия Урусова давно является врагом советской власти, коммунистической партии и всего советского народа. Она всегда принимала участие в наших контрреволюционных беседах и полностью их одобряла.

Шупейко не просто радовался, он торжествовал! Ведь теперь, на основании показаний Лосева, он может арестовать еще двоих, а, поработав с ними, быть может, троих или четверых. Так что групповое дело будет! А потом — громкий процесс, который, конечно же, заметят и отметят в самых высоких кабинетах не только Лубянки, но и Кремля.

Эх, лейтенант, вспомнить бы тебе вовремя старую русскую поговорку «Не хвались, едучи на рать!», наверняка судьба твоих подследственных, да и твоя собственная, сложилась бы иначе. Но лейтенанта понесло! В течение нескольких дней он арестовывает артистов Унковского, Макшеева, Эверта, Демич-Демидовича, Чернышева, Радунскую и Урусову.

Дальше, как говорится, дело техники: допросы строились так подло и коварно, что все оговаривали всех и в итоге складывалось впечатление, будто в театре действительно существует тесно спаянная антисоветская группа. Скажем, Борис Эверт заявлял, что Николай Чернышев в своей ненависти к советской власти дошел до такой степени, что «выражал одобрение тем террористическим актам, которые организовывались и осуществлялись троцкистами, зиновьевцами и изменниками других названий».

В свою очередь, Чернышева довели до такого состояния, что он пошел еще дальше.

— Были среди нас и такие элементы, — каялся он, — которые прямо заявляли, что при первой же возможности сами совершили бы убийство кого-либо из наиболее ненавистных им руководителей партии и правительства.

— Кого именно? — тут же уточнил Шупейко.

— Сталина, Кагановича, Ворошилова и Ежова, — рубанул Чернышев.

— Не припомните ли вы имена тех людей, которые делали эти террористические заявления?

— Это были Унковский и Демич-Демидович, — то ли сводя старые счеты, то ли не понимая, на что он их обрекает, отчеканил Чернышев.

— Вы забыли сказать, что готовность к убийству руководителей партии и правительства в одной из бесед выражали и вы сами, — пригвоздил его к стене следователь.

— Что вы, что вы! — испугался Чернышев. — Это я так, ляпнул, чтобы поддержать беседу. Я и муху-то убить не могу. А чтобы человека... Нет-нет, для этого я не обладаю необходимыми волевыми качествами, — обреченно закончил он.