Секретные поручения

— Кто такой Сева Воронцов? — насторожился Решкин.

— Он из этих… Из крутых.

Парень предостерегающе дернул ее за руку, но она только отмахнулась.

— Сева в шестьдесят первой живет. Обстановочка классная…

— Откуда ты знаешь? — встрепенулся супруг.

— Чисто случайно, — капитан хлопнул белесого по плечу. — В одном доме живете, кто-то и болтнул — бабы любят языками чесать… Давай, друг, спустись вниз, а я сейчас…

Охваченный азартом, Решкин забежал на пятый этаж, позвонил в шестьдесят первую.

Никто не открыл.

Белесый парень с четвертого этажа признал в убитом своего соседа Всеволода Воронцова.

— …Как же так… — бормотал он. — Еще сегодня утром я слышал его шаги наверху.

Выходит, и не его…

— Опишите мужчину, которого вы видели вместе с Воронцовым, — попросил следователь.

— Ну, такой… Обычный, в кожанке. Короткие волосы, лицо круглое. Да такой, как все, елки, чего там… Жевал еще, да. Слышно было, как резинка отстает от зубов.

— Узнаете его?

— Ну, это… Наверное…

Явственно запахло раскрытием. Решкин отошел в сторону и стал вызывать райотдел.

— А кто ему сунул этот рыбий хвостик? — спросил парень с четвертого.

В присутствии понятых два милиционера взломали дверь шестьдесят первой квартиры.

Таня не соврала — обстановка на уровне отеля «Риц»: ливанский кедр, бухарские ковры, «Технике», домашний кинотеатр с квадро-системой. Хотя внешних следов ограбления нет, следователь распорядился, чтобы замок с двери сняли — завтра он отправит его на трассологическую экспертизу.

— А как же квартира? — робко поинтересовался белесый, с интересом оглядываясь по сторонам. — Разворуют все на фиг!

— Не боись, — успокоил Решкин. — Гвоздиком прибьем, печать навесим — никто и не сунется.

Тот с сомнением пожал плечами. Непонятно было, к чему относится это сомнение: к охранительной силе печати или к недавнему объяснению капитаном источника осведомленности его жены. А может, и к тому и к другому.

Рация Решкина запищала.

— Этот твой Воронцов активный член Басмановской ОПГ1. Из Папиных «сынков», кличка — Севрюгин. В восемьдесят седьмом одна судимость за оружие, потом привлекался за бандитизм, но выскочил — не доказали. Мы позвонили в РУОП, сейчас приедут…

Что ж, пусть приезжают… Решкин снова спустился вниз, в бойлерную. Эксперт попросил его подержать осветитель и обклеенный фольгой зонтик — чтобы детали на снимке места происшествия получились четкими, проработанными.

— А то этот дурацкий рыбий хвостик все время оказывается в тени. Никак его не захватишь… Никогда такого не видел!

Вспыхнул блиц — раз, другой, третий… Наконец криминалист опустил аппарат.

— Слушай, Решкин, а может, это детишки баловались, сунули — ты не спрашивал, чем они водку закусывали?

— Не болтай херню, — мрачно проворчал Решкин.

Дело пахло жареным, это не обычная бытовуха, могут возникнуть самые неожиданные повороты и непредсказуемые осложнения. Интуиция не подвела оперативника. Но ни он, да и никто другой не мог предположить, какие последствия вызовет расследование этого убийства.

Холодный вечер в Москве.

10 февраля 1996г.

— Кажется, я натерла ногу, — шепнула Ирина Алексеевна.

Миролевич скосил глаза вниз, под стол. Жена незаметно стянула туфлю с ноги и показала припухшую красную пятку.

— Болит?

— Мгм.

— Кто-то, помнится, говорил мне, будто обувь от Картье удобнее, чем родная кожа.

— Я говорила, что если мы не купим эти туфли, мне не в чем будет сегодня пойти.

Те красные слишком вульгарны.

То, что происходило сейчас между ними, выдавало железного Черепа с головой. Ибо если на ответственнейшем приеме жена показывает мужу натертую пятку, а он эту пятку с удовольствием рассматривает и всерьез обсуждает связанную с ней проблему, значит, несмотря на свое могущество, власть и страх, внушаемый далеко не пугливым людям, он под этой самой пяткой и находится.

Миролевич накрыл своей большой ладонью ее пальцы, сжимающие серебряную вилку с кусочком сосьвинской сельди: все будет хорошо, дорогая, не волнуйся. Ирина Алексеевна улыбнулась, слегка ткнула головой в его плечо — жест, будоражащий Николая Петровича до самых глубин мужского естества.

Ради Ирины он оставил семью, поставив на кон карьеру — при коммунистах уход к молодой артистке рассматривался как «моральная неустойчивость», со всеми вытекающими последствиями. Просто блядовать не возбранялось, если не попадаться и соблюдать внешние приличия. А вот так наглядно… Тут можно было запросто партбилета лишиться! Ему повезло со временем: железная хватка парткомов стремительно слабела, а партбилеты с легкой руки нынешнего Президента можно было бросать публично даже с высокой трибуны. Потому и обошлось без «оргвыводов»…

— Налей мне шампанского, дорогой…

Вправо и влево от них уходил в бесконечность огромный, как шоссейная дорога, стол, окаймленный рядами жующих и переговаривающихся между собой голов. Иногда какая-нибудь голова поворачивалась к Николаю Петровичу и осведомлялась о его здоровье, или здоровье его детей, или просто просила передать розетку с икрой.

«Да, спасибо, хорошо». «Просто замечательно, спасибо». «Вам кетовой или стерляжьей?..»