Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

Не прошло и получаса, как большой стол в гостиной был заставлен бутылками, тарелками, серебряными приборами. Ароматно пахло осетриной и раками. Выпили по первой — за государя-батюшку. Вторую — за Русь великую и победу над супостатами.

Соколов сказал лакеям, статуями стоявшим вдоль стен:

— Оставьте нас и без вызова не входите!

Знаменитый гость

Едва остались вдвоем, как вдруг в дверь громко постучали. Вера Аркадьевна вся сжалась:

— Уже за мной? Арестовывать?

На пороге показался высокого роста, несколько сутулый, рыжеватый господин лет пятидесяти. На господине был дорогой костюм, и он внимательно рассматривал уклончивыми зелеными глазами обильную трапезу.

Соколов широко улыбнулся, пошел навстречу:

— Какой приятный сюрприз! Сам «властитель дум» Алексей Максимович…

Глухо откашлявшись, Горький проокал:

— Понимаете, под вашими дверями ресторанные официанты дежурят. От них узнаю: ожидают распоряжений графа Соколова. А я остановился в соседнем номере. Соображаю: надо посетить старого знакомца. Ну, граф, здравствуйте! — И он большими, мягкими руками долго жал кисть Соколова. — Позвольте вас облобызать. Ведь вы, граф, чудное явление русской жизни, полная противоположность ее сытой глупости. А с вами, граф, поди, уже с год не виделись?

— Почти два.

Горький покачал головой.

— Вот оно, время стремительное, словно песок золотой промеж пальцев утекающий! — Вздохнул. — Однако это не время, это сама жизнь бежит — на следующий год мне уже пятьдесят, подумать страшно. Да, припоминаю: во время последней встречи мы стали свидетелями безобразий Григория Распутина. — Горький уставился на Веру Аркадьевну. — Понимаете, он в московском «Яре» устроил похороны русалки: голую девушку в гроб положил и шампанским поливал. Это придумать надо! Очень весело гулял старец, конец свой предчувствовал. Простите, сударыня, мои фривольные воспоминания. Позвольте, сударыня, поцеловать вашу руку. Доложу вам, у графа очень хороший вкус… Он хоть и сыщик, но в женской красоте толк понимает! Впрочем, припоминаю, мы уже встречались, ваше красивое лицо мне знакомо.

Вера Аркадьевна, нисколько не тушуясь двусмысленностью положения, просто сказала:

— Я с вами, Алексей Максимович, встречалась в начале июля четырнадцатого года в Царском Селе. Тогда был большой прием французского президента Пуанкаре…

Горький, как крыльями, взмахнул руками:

— Конечно, конечно! Это когда пришвартовалась французская эскадра, отлично помню.

— Вы в тот день долго беседовали с моим мужем фон Лауницем…

Соколов деликатно прервал воспоминания:

— Алексей Максимович, сделайте одолжение, поужинайте с нами!

Горький втянул воздух большими ноздрями утиного носа, поплевал на пальцы, погладил рыжие усы.

— Согласен, если, конечно, не помешаю. — Тряхнул волосами, прядями упавшими на лицо. — Понимаете, стол ваш — творение рук талантливых, очень заманчив, как, скажем, красота женская. — Огляделся. — И в номере очень уютно, вполне по-домашнему. Но, право, я вам не помешал? Спасибо, спасибо… А в ресторанный зал мне лучше не выходить: бросают есть и зенки уставляют на меня, будто я чудище озорно и стозевно. Противно, право, от ненужного и праздного внимания к моей персоне.

Меткий стрелок

Горький, верный привычке, пил дорогие красные вина из Франции, угощал Веру Аркадьевну, поднимал бокал.

— Природа столь хитро создала женщин, что нет возможности не попасть в их плен — сладкий, дурманящий. Но и любят они бешено, самозабвенно, до исступления. — Прикрыл веки. — Боже, что за существа удивительные… Много несуразного и глупого делаем ради женщин. Вера, позвольте поднять бокал за вас — прекрасную представительницу лучшей половины рода человеческого.

Выпили.

Горький продолжал:

— Впрочем, люди вообще существа несуразные. Вчера поздним вечером вернулся в «Асторию». Пустынно, постояльцы, стало быть, спят. Поднялся я на второй этаж, гляжу: известный ученый, преподаватель Московского университета, меня не замечая, идет по коридору, пританцовывая, ногами кренделя выделывает. Или вот гостил когда-то у Чехова в Ялте. Утро раннее, все еще в подушки сопят, а я вышел на крыльцо. Смотрю, что такое? Антон Павлович ловит шляпой солнечного зайчика. Поймав, пытается оного вместе со шляпой на голову надеть. И очень сердился, что не получается. Умора!

— Это к чему разговор клоните? — спросил Соколов.

— А к тому, что люди — с большими отклонениями в мозгах. Вот, к примеру, кому нужна нынешняя война? Кому принесет пользу? Да никому! Понимаете, оторвали молодых хороших мужиков от дома, от жен, посадили в окопы, научили убивать. Ожесточатся они, больными душой вернутся в семьи. И не работники, и не отцы будут — хлам человеческий, да и только. Доложу вам, голубчики, — в бездну глубокую катимся.

Вера Аркадьевна усмехнулась:

— Что-то мрачно смотрите на мир, Алексей Максимович!

Горький решительно отозвался: