Секреты для посвященных

Сегодня окружному суду предстояло вынести девочке приговор. Сидя в зале, Джеймс Смит почувствовал, что никаких дурных чувств — ни злобы, ни негодования — по отношению к дочери не чувствует, его сердце переполняют доброта и жалость.

Судья Тиммол оказался чернокожим. Это внушило Джеймсу Смиту мысль, что его наказание белой девушке-студентке не окажется чересчур суровым. Главное, чтобы дочь вела себя правильно — вежливо, тактично и постаралась снискать расположение этого добродушного с виду ниггера. Но не тут-то было! Что делает его дочь? Она обращается с речью к судье и, явно имея в виду цвет его кожи, произносит речь:

— Причина, по которой вы являетесь судьей, состоит в том, что двадцать лет назад ваши родители посчитали существовавшие законы несправедливыми и стали с ними бороться. Именно поэтому эти законы были изменены. Законы, по которым вы готовы признать меня виновной, существуют для того, чтобы охранять ядерные вооружения. Если вы искренне спросите свою совесть, то сможете заявить, что подготовка к убийству невинных людей неправедна!

Генерала от этих слов Маргарэт пробирает дрожь… Сейчас судья обрушит на нее свой гнев. Но что это? Его толстые синеватые губы раздвигаются в смущенной улыбке.

— Ракеты MX, собственно говоря, мне недороги… — произносит он.

И все же дело кончается тем, что Маргарэт осуждают. Она должна внести солидную сумму в качестве штрафа.

Маргарэт встает со скамьи с видом победительницы. В тишине далеко разносится ее тонкий голосок:

— Я прошу, господин судья, верните мне мой молоток!

В зале смех, аплодисменты.

Джеймс Смит помимо собственной воли испытывает нечто вроде гордости за свою дочь. У нее — железный характер. Вся в отца.

Он поджидает ее на улице, немного нервничает. Как сегодня отнесется к отцу Маргарэт? Она подходит к нему с протянутой рукой. На лице не видно былого отчуждения. Похоже, она сменила гнев на милость.

— Отец! Ты пришел… Ты волновался за меня. Я видела. Не беспокойся: я в порядке.

Она просовывает руку ему под локоть и, прижавшись, идет с ним рядом. Он снова ощущает тепло своей дочери. Может быть, и она сегодня испытывает нужду в его поддержке.

— Маргарэт, дорогая… — голос его прерывается.

— Не надо, отец. Не будем выяснять отношения. Ты мой отец, я твоя дочь, этим все сказано. Я люблю тебя. Сейчас, когда я повзрослела, я понимаю: любой человек вправе иметь свой взгляд на вещи. Это и есть свобода.

— Ты права, дочка. Я хочу только добавить, чтобы ты знала. Люди меняются, меняются их мысли, чувства. Сегодня мы уже не те, что были вчера. А завтра будем не такими, как сегодня.

Несколько минут они идут молча, охваченные волнением.

Маргарэт встряхивает волосами:

— Как жаль… Этот суд… Я сейчас должна была быть в Калифорнии.

— В Беркли?

— Нет. Наша организация проводит манифестацию у военной базы в Конкорде.

— Надеюсь, хотя бы сегодня они обойдутся без тебя. Ты лучше скажи, как у тебя дела в университете?

— Мои сокурсники… Они такие странные. По сравнению с ними я себе кажусь старухой. Представляешь, более половины всерьез считают, что мир создан богом. Каждый третий верит в домовых и прочих духов.

— А во что веришь ты?

— В разум. И я, и мой жених Генри.

— У тебя уже есть жених? А мы ничего не знаем.

— Мама знает, — легкомысленно бросает Маргарэт, не подозревая, как больно ранят отца ее слова.

— А что, твой Генри тоже сегодня пикетирует военную базу?

— И он, и его отец Томас. Интереснейший человек! Двадцать шесть лет назад, юношей, он начал изучать русский язык специально для того, чтобы бороться в Соединенных Штатах с коммунизмом. Но потом его призвали на войну во Вьетнам, и он прозрел. Кстати, он о тебе слышал. Говорит, что ты не такой уж плохой человек.

— А ты полагала, что хуже твоего отца нет в целой американской армии, — в его словах звучит горечь.

Маргарэт теснее прижимается к нему.

— Забудем это. Кстати, хочу извиниться, отец. Я взяла без разрешения из твоего архива пару фотографий. Мы устраиваем фотовыставку. Мне очень нравится одна. Помнишь? Вьетнамка, почти девчонка, с винтовкой в руках ведет пленного двухметрового американского летчика.

— Я знал этого человека. Он был из нашей эскадрильи. Ты зря взяла эту фотографию. Она… антипатриотична.

— Антипатриотична была эта война, — резко говорит Маргарэт. — А фотография… Это только запечатленное мгновение жизни. Жизни, которую мы хотим изменить.

Генерал понимает: еще слово, возникнет спор, и протянувшиеся между ним и дочерью тонкие нити понимания могут оборваться. Он быстро говорит:

— Я все-таки рад, Маргарэт, что тебя сегодня нет там, у военной базы… Мало ли что может случиться…

3