– Как интересно, – заметил Петрович, – кажется, мы идем строго по следам той экспедиции Аненербе.
– Ничего удивительного, – сказал Мессинг, – ведь их тоже вел проводник-брахман. Чем же там все закончилось? Знаете, коллеги, а я все думаю, что мы поторопились с экспедицией. Ведь куда как оптимальнее было бы сначала обработать весь архив «Афанасия Никитина» в Вевельсбурге и только потом – с учетом хода и результатов той экспедиции 1943-го года – самим отправляться сюда. Разве нет?
Мне пришлось успокоить друга:
– Мишель, но мы же до самого недавнего времени не знали и не могли знать о наличии той части Вевельсбургского архива, с которой сейчас активно работает Настя. Более того, мы бы вряд ли вообще вышли на этот архив, если бы не отправились в Гималаи. Наша нынешняя поездка стала своего рода поводом, чтобы Настя стала поднимать архив «Афанасия Никитина». Не наоборот! Хотя, конечно, было бы совсем прекрасно, если бы Настя расшифровала весь архив разом, – нам бы тогда действительно стало проще.
Итог спору подвел Петрович:
– Как бы там ни было, а мы здесь, Алексия с близнецами в Питере, Настя в Вевельсбурге. Что сделано – то сделано. Давайте спать.
Видимо, я так устал за этот день, что уснул, едва только голова моя опустилась на надувную подушку. Но посреди ночи меня разбудил не очень громкий, но, я бы сказал, навязчивый звук откуда-то извне, со стороны дороги, по которой мы пришли. В общей тишине Гималайских гор любой звук заставляет насторожиться, этот же очень напоминал шорох маракасов [4] .
При всей своей любви к экзотическим музыкальным инструментам, к их звучанию, я почему-то с самого детства побаиваюсь и внешнего вида маракасов, и той, с позволения сказать, музыки, которую издают эти расписные погремушки. Есть в них что-то пугающее.
Вот и сейчас, проснувшись среди ночи в глубине Гималайских гор, я ощутил какую-то опасность в треске, доносящемся снаружи. Конечно, я вышел – очень тихо, осторожно, чтобы не разбудить своих товарищей. Луна светила во всю силу. Золотисто-оранжевый свет заливал придорожные кусты и саму дорогу, по которой мы пришли сюда и по которой утром нам предстояло двигаться дальше в глубь Гималаев в поисках Мертвого озера. И только треск маракасов нарушал эту визуальную идиллию, гармонию небес и мира земного. Я пошел на звук и вскоре увидел в свете луны сами маракасы. Конечно, это были совсем не музыкальные инструменты, а живые существа – две гремучих змеи сплелись воедино подобно тому, как в представлениях наших древних предков сливались в священном браке начала всех начал, Небо и Земля.
Да, это был брачный танец. В прежних экспедициях мне приходилось видеть подобное, но тогда, в Южной Америке, танцующие змеи не издавали никаких звуков. Теперь же мягкий треск заполнял собой ночную тишину гор. И странно, по мере моего приближения звуки эти все меньше напоминали ненавистные маракасы и все больше становились похожи на потрескивание еловых веток в зимнем костре. Мне вспомнилось давнее-давнее Рождество. Меня, совсем маленького, вывезли на зимние каникулы в Карелию. Вместе с другими детьми мы сидим у костра: звездное небо, шуршанье леса, искры, старающиеся взлететь к звездам, но не способные преодолеть силу земного притяжения и затухающие, даже не долетев до вершин карельских сосен. Думаю, что около часа смотрел я на танец змей и предавался теплым воспоминаниям детства и юности. Звуки змеек не только не раздражали, а, наоборот, все больше и больше наполняли меня покоем, ощущением чего-то далекого и в то же время близкого. Я сидел на мягкой траве в своеобразном центре мира и ощущал прежде не осознаваемую мной связь времен: будто все прошлое, вся мировая история только и существовали для того, чтобы здесь и сейчас оказались и я, и эти две змейки; будто все грядущее мира зависит от этого часа, проведенного мной под высоким гималайским небом под звуки брачного танца представителей мира пресмыкающихся… Но пора было возвращаться в палатку, ведь завтрашний день обещал длинный путь все выше и дальше, все дальше и выше…