Секреты людей, которые лечатся водой. Исцеляющая вода вместо таблеток и лекарств

Корни деревьев напомнили мне о черствеющих бусинках

Некогда теплого хлеба. Дыханием нелепым изрядно полны

Были изгибы имен непонятных. В проходе том узеньком

Пряталось что-то от глаз. И, почти как причудливо-детские сны,

Вечер томился, дышал и молчал на окраине древнего города.

Стыли телячьи ужимки каких-то нелепо бредущих куда-то прохожих.

Свет утыкался в себя вездесущими пьяными грязными мордами,

Больше похожими в этих страданьях на чьи-то печальные рожи.

Сотканный слог оказался на этих словах до стены опрометчивым.

Горние выси расстались с давно уже ставшей чужою иллюзией.

Память измята. И всюду мерещатся пьяные глупые женщины

Прошлого года и прошлого века. И как же трагически сузили

Сонность всю эту в делах и покоях давно уж и явно минувшего

Эти солдаты порожних бутылок на грани до нового срыва.

День превращался в подобье себя. И потом еще долго все слушали

Вирши чужие. Движенье летело на выселки. Теплое, вязкое пиво

Вылито было на стены уставшей от века избы. Из окна уходящие

Ждали прихода от жадности дерева всех разбитых нелепо народов.

Корни гноились, собою ломая желанья, себя до конца исчерпавшие.

Всякая грусть улетала туда, где великим Сознаньем великой Природы

Делалось что-то такое, что в качестве искренне выстроить

Сил не хватало у самого смелого в мире подлунном пока что живого поэта.

Красками день захлестнуть до краев. После прожитой выставки

Смех упразднить, уподобившись в этих деяньях небесному свету.

Спутать движенье эпохи с решеньем великого сладкого праздника.

Сверить часы с переходом в такие места, где чужие и злые сомненья

Станут своими и добрыми. Люди останутся очень уж разными

В каждом из знаков, сошедших с картин недоступного здесь удвоенья.

– А ведь Мишель таким образом редуцировал физическую боль, – заметил я, – это стихотворение было написано Василием Дмитриевичем Лебелянским как раз с целью избавления от связанных с закоренелыми болезнями острых недугов, коими так страдал наш великий поэт. Мишель знал это, а потому наследие гения помогло ему перенести пытки Ахваны.

– Да, я тоже подумал про это, – сказал Белоусов. – Но понял, что Мишеля надо спасать немедленно. Ведь величия гения Василия Дмитриевича Лебелянского может и не хватить на все возраставшую степень изощренности пыток брахмана! Тогда, Рушель, я уразумел еще одну вещь. Как вы думаете, почему Ахвана решил из всех вас первым пленить и подвергнуть пыткам именно Мессинга?

Пока я собирался с мыслями, чтобы ответить Александру Федоровичу, тот по своей всегдашней привычке сделал это сам: