Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературе

Сержант Трой, в отличие от него, умеет быть зеркалом. В нем есть и умение отражать, и способность говорить комплименты. Этот человек отвратителен во всем, если не считать одной-единственной милосердной, человеческой искорки, которая появляется у него, когда умирает девушка, которую он обрюхатил и сделал несчастной, — но у него острое чутье. Он льстит Батшебе, говорит ей, как она красива, но при этом добавляет неожиданно: «Такая очаровательная женщина, как вы, мисс Эвердин, вряд ли создана на благо рода человеческого». В эту минуту его словами говорит ее создатель, сам Томас Харди, который в другом месте замечает, что «Батшеба отличалась скорее демонической, чем ангельской красотой».

Вот она снова выходит на поверхность — опасность, скрытая в красоте. Сама Батшеба вовсе не зла и не жестока. Ее демоничность не преднамеренна. Эта демоничность — не свойство ее характера, а следствие ее красоты. Но выражение Харди: «демоническая красота» — немедленно напоминают нам слова Набокова о Лолите как о «маленьком демоне» и, уж конечно, приводят на ум смерть, которую несут все эти женщины. И действительно, то, что сказал сержант Трой о «красоте, не созданной на благо рода человеческого», оказывается лишь слабым предвестием последующих событий. Придет время, и эта демоническая красота произведет свое разрушительное воздействие на нужных людей.

Только в одном случае определенный «демонизм» обнаруживается также в характере Батшебы: она посылает Болдвуду неподписанное письмо со словами «Marry me», то есть «Женись на мне», и, когда Болдвуд угадывает, кто автор письма, это, в сущности, становится первым шагом на пути к его саморазрушению. Но со стороны самой Батшебы отправка этого письма была не актом злобы, а просто шуткой, этаким розыгрышем, в котором куда больше игривости и легкомыслия, чем сатанизма. В этом озорстве, каким бы жестоким оно ни обернулось, не было серьезного злого умысла, и Батшеба не могла себе представить, к каким страшным последствиям оно приведет.

Я вспомнил об этом ее письме, когда на одном из футбольных матчей недавнего первенства мира увидел стоявшую на верхних рядах стадиона высокую и красивую американскую нимфу с огромным плакатом в руках: «Tony Meola, marry me!»

Тони Меола был вратарем сборной Соединенных Штатов, и эта девица написала свое предложение на плакате размером метр на полтора. Это было просто великолепно. Я испытал настоящее волнение — как по существу дела, так и потому что сразу же вспомнил Батшебу Эвердин. Иногда я думаю: интересно, что же произошло потом — если что-то вообще произошло — между Тони Меолой и этой девушкой? Я надеюсь, что не та трагедия, что с Болдвудом, не та страшная история, что кончилась убийством и гибелью.

Вторая красивая женщина — это вдова из «Грека Зорбы». Эта женщина представляет собой много большую угрозу и опасность, чем Батшеба Эвердин, но, на мой взгляд, она также сильнее волнует и привлекает. В одной из следующих экспедиций к литературным героиням, которые предложит мне волшебник Великий Перский, я, возможно, отправлюсь именно к ней, тем более что она живет неподалеку от Аталанты.

В отличие от идиллического первого появления Батшебы, первое появление вдовы очень драматично. Мужчины критской деревушки сидят в местной таверне, и вдруг «мимо кофейни быстро прошла женщина с подвернутой до колен черной юбкой и распущенными волосами».

Стремительность движения, голые ноги, телесная сила движения ощутимы в этих строках точно так же, как их ощущают мужчины в таверне. Поскольку мы уже упоминали мифологических нимф и поскольку Казандзакис был, по всей видимости, знатоком греческой мифологии, напомним здесь описание Венеры в мифе об Адонисе. «С голым коленом, подол подпоясав по стилю Дианы», — пишет Овидий, и этих слов достаточно, чтобы понять очарование, которое исходит от сильной и статной женщины, которая бежит, подвернув юбку до колен. Правда, Овидий в этом конкретном описании слегка насмехается над Венерой, но только представьте себе возможность соединения красоты Афродиты с нравом Артемиды.

«Мокрая одежда облепила ее, подчеркивая упругость волнующегося тела»[62]. Бег и ветер играют ее платьем и на мгновенье лепят им контуры ее фигуры. И если мне позволено будет выразить свое мнение по вопросам моды, платье всегда будет самым красивым одеянием женщины — красивее юбок и, уж конечно, брюк, — потому что платье намекает и отвечает, возвращается и спрашивает. Одеяние должно вести беседу с телом, которое находится в нем, и платье делает это лучше любой другой одежды.