Секреты Штази. История знаменитой спецслужбы ГДР

«Достоинство, свобода и права человека защищаются законами социалистического государства. Социалистическое общество руководствуется уважением к человеческому достоинству, даже по отношению к человеку, преступившему закон. Это — основа деятельности государства и юстиции».

Конституция ГДР, статья 4

Министр госбезопасности Мильке сказал однажды на митинге, посвященном памяти жертв фашизма: «ГДР — государство, которое гарантирует своим гражданам свободу, демократию и основные права человека». Если бы он был честным, то добавил бы, что эти благородные идеалы наполнены смыслом только для тех, кто не подвергает сомнению волю партии. Однако сотни тысяч граждан подвергли эти гарантии испытанию и дорого заплатили за это — многие своими жизнями.

Хорст Эрдман: от борьбы к побегу

Одним из тех, кто страстно жаждал свободы, был Хорст Эрдман. Когда он пытался добиться ее, то сразу же стал мишенью для Штази. Эрдман, которому было двадцать шесть лет, учился на втором курсе медицинского факультета в Грайфсвальде, городе на Балтийском море. После многомесячных дискуссий о тирании коммунистической диктатуры он вместе с шестью друзьями распространил пачку листовок с требованием свободных выборов. Ночью 29 мая 1953 года Эрдман разбросал в городе еще несколько десятков таких листовок. Следующим утром в 7 часов его разбудил громкий стук в дверь. «Открыв ее, я увидел пять человек С нацеленными на меня пистолетами, — вспоминал Эрдман. — Один из них показал мне свое удостоверение и сказал, что все они — сотрудники госбезопасности и что я должен идти с ними, чтобы выяснить одно дело. У них не было ордера на арест, да я и не требовал предъявить таковой. Никому и в голову никогда не приходило требовать от Штази соблюдения всех этих юридических премудростей».

В управлении госбезопасности арестованному приказали раздеться догола, после чего надзиратель проверил его задний проход и пенис. Осмотр последнего здорово озадачил Эрдмана. Он решил, что надзиратель — половой извращенец. Позднее он узнал, что заключенные частенько засовывали в мочеиспускательные каналы стержни от шариковых ручек, чтобы затем писать записки или вести дневники.

Молодого студента-медика продержали ночь в маленькой тесной камере без допроса. Утром ему дали два ломтика черного хлеба с повидлом и кружку ячменного эрзац-кофе. После этого скудного завтрака Эрдмана вывели во внутренний дворик, окруженный стеной высотой примерно три с половиной метра, по верху которой, усыпанному битым стеклом, была натянута колючая проволока. Рядом с воротами стоял автофургон, на котором было написано «Хлеб». На самом же деле это был «воронок», который немцы называли «Зеленой Минной». Эрдмана, закованного в наручники, втолкнули в одну из кабинок, где было деревянное сидение для одного заключенного. Всего в «Зеленой Минне» было пять таких боксов и помещение попросторнее для охранника. Эрдман чутьем определил, что в остальных боксах также находились узники. Угрожающе постукивая резиновой дубинкой по ладони, охранник приказал узникам молчать.

«Никто не сказал мне, куда меня везут. Езда длилась несколько часов. Наконец машина остановилась. Меня высадили из бокса и завели в подвал большого здания. В камере меня втолкнули в большой бокс. Когда дверь захлопнулась, я огляделся и содрогнулся от отвращения. Там было очень грязно. Матрас на железной койке выглядел еще грязнее. Из потрескавшейся раковины унитаза исходила странная вонь».

В камере не было окна, а свежий воздух поступал лишь через маленькое вентиляционное отверстие.

Сначала Эрдмана пытались сломить тем, что в течение нескольких недель ему не давали спать. Затем семь недель его совсем не выводили на допрос, и единственным, с кем он поддерживал общение, был надзиратель, который молча подавал ему миску с баландой. Эрдман долго не знал, где он находится, пока несколько месяцев спустя к нему в камеру не посадили еще одного заключенного, который сказал ему, что он в «собачьем подвале» берлинского окружного управления госбезопасности.

«Сначала я отказывался подписывать протоколы, но меня стали бить по почкам и даже угрожали посадить мою мать в соседнюю камеру, — продолжал Эрдман. Следователь сказал: „Ладно, в конце концов, ты подпишешь все, что угодно!“. И я действительно подписал».