Секреты Штази. История знаменитой спецслужбы ГДР

«Призыв о помощи» не оказал немедленного воздействия. С течением времени Кнайфель изменил формулировку своего ответа на утренних поверках, отвечая надзирателям, входившим в его камеру: «В камере два заключенных и один политзаключенный хонеккеровской банды». К 1987 году у него вся голова была покрыта шрамами — следами побоев. На некоторые раны были наложены швы, другие зажили сами, без вмешательства медиков.

«Бывали случаи, когда на мои раны и язвы никто не обращал внимания, — вспоминал Кнайфель. — Я зализывал их или смазывал своей мочой, чтобы избежать инфекции».

«Однажды, когда меня привезли в медсанчасть с очередной травмой головы, я пожаловался врачу, но тот лишь сказал: „Не нужно так часто падать“.».

Однако в этой системе работал врач, на которого Кнайфель смотрел как на ангела милосердия. «Это был доктор С. Г. Рогге. Несмотря на свой довольно высокий чин подполковника, он был прежде всего гуманистом, спасшим много жизней, включая мою собственную. Не все сотрудники Штази были негодяями. Мы, заключенные, очень боялись, что когда-нибудь его подловят на этом». По прошествии многих лет Кнайфель узнал, что гуманные стороны характера доктора Рогге все же не ускользнули от внимания соответствующих инстанций. Однако недостаток конкретных улик помешал им упрятать добросердечного доктора за решетку.

Одним из излюбленных орудий пыток надзирателей были наручники номер восемь, названные так из-за своей конфигурации. Отсутствие шарнирных соединений совершенно не позволяло двигать руками.

2 января 1987 года в Баутцен пришел приказ генерала Вильфреда Лустика, начальника управления исправительно-трудовых учреждений ГДР. Окончательно выведенный из себя рапортами о неповиновении Кнайфеля, которые чуть ли не ежедневно ложились к нему на стол, он приказал прибегнуть к специальным мерам.

Кнайфеля, одетого лишь в тонкую рубашку и брюки, бросили в карцер, где стояла металлическая койка без матраца. В схватке с уголовниками, помогавшими надзирателям, рубашка Кнайфеля выбилась из брюк, и стальные пружины врезались прямо в спину. Руки и ноги были у него скованы «восьмеркой». Камера не обогревалась. Пользование парашей было невозможно, и вскоре брюки Кнайфеля пропитались мочой, которая вскоре стала капать на бетонный пол. «Сутки спустя в карцер, зажав нос пальцами, вошел капитан Брауне. Он только спросил: „Ну что, возьметесь вы за ум наконец?“. Я ответил отказом. Он захлопнул за собой дверь». Два дня спустя тот же диалог повторился. Генерал Лустик запретил оказывать Кнайфелю медицинскую помощь. После объединения Лустик утверждал: «Моим заключенным было хорошо. Ведь они ни в чем не нуждались. Питание и жилье были бесплатными, и они получали по 80 марок на карманные расходы. И не забывайте, они были преступниками. Я был всего лишь органом, исполняющим приговоры».

Проведя пять дней на стальных пружинах и отказываясь все это время от принятия пищи, Кнайфель оказался на грани смерти.

Затем в камеру внесли два матраца и деревянную табуретку. Наручники с Кнайфеля сняли, после чего своим посещением его удостоил полковник Гейнц Герхард, начальник медсанчасти тюрьмы «Баутцен-I». Кнайфель так описал то, что произошло в тот день: «На моих глазах он снял закругленный конец с резинового катетера и этим острым концом начал тыкать мне в горло через нос. На фартук, которым они меня накрыли, хлынула кровь. В ходе этой процедуры ассистент подполковника, молоденький младший лейтенант, покинул карцер, будучи не в силах скрыть свое отвращение». После обследования медики приступили к кормлению Кнайфеля. «Когда первые капли достигли желудка, мое тело обмякло и внезапно у меня поплыло в глазах. Мои мускулы словно парализовало. После второй порции пищи мое самочувствие несколько улучшилось». После ухода доктора матрацы и табуретку унесли. Вечером один матрац вернули. На следующий день Кнайфеля опять покормили теплой жидкой смесью из яиц, молока и сахара. После двух недель этого нового режима зрение Кнайфеля улучшилось.

Кнайфель начал поправляться, однако ненависть к доктору Герхарду и его «лечению» не пошли на убыль. Она продолжала сжигать его сердце. Острым концом кроватной пружины он расцарапал себе палец и опять исписал кровавыми лозунгами протеста побеленные стены своей камеры. Его вывели из камеры, а другие заключенные соскребли его надписи. Следующие два месяца он прозябал в темной камере, после чего сублимировавшийся гнев вырвался наружу еще раз. Весь апрель он собирал кровь в металлическую миску. Однажды, когда надзиратель открыл дверь, Кнайфель выплеснул на него эту кровь. Надзиратель позвал на помощь своих коллег и избил Кнайфеля дубинкой из стальных пружин.