Секс, еда и незнакомцы

Следовательно, в рамках иудаизма евреи наследуют систему чистоты, состоящую из воображаемых границ и поведенческих норм. Они приносят правила домой, к своим столам и другим домашним пространствам, но в особенности туда, где они читают, учатся и спорят. Они структурируют мир (подобно тому, как это делало их божество), помещая вещи в порядок. Они поддерживают разделения, упорядочивавшие храмовую ритуальную жизнь, но делают это динамично, уделяя внимание актуальным, мирским потребностям выживания в той же мере, что и святости.

Считать ячмень и избегать мертвых

В Мероне во время хиллулы раввина Шимона бар Иохая сходятся вместе воображение и близость, вымысел и реальность, время и пространство, текст и жизнь. Главное событие, высшая точка праздника приходится на Лаг ба-Омер, тридцать третий день по Омеру, счету дней от Песаха до Шавуота, тридцать третий день приношения ячменя. Поражает, что почти две тысячи лет после разрушения храма, прекратившего практику приношений богу свежесобранного ячменя, люди по-прежнему высчитывают эти дни. Но опять же, здесь скрывается и нечто иное.

Время между Песахом и Шавуотом также предполагает воображаемое воспроизведение времени между исходом из Египта и получением Торы на горе Синай, переход от «мы рабы» к «мы избраны», скачок от навязанных условий к принятию правил жизни. Соблюдающие закон иудеи на хиллуле оказываются одновременно стоящими на горе Синай, в Иерусалимском храме и у могилы раввина в Мероне. Они получают Тору, приносят ячмень и делятся сладостью и светом. Когда женщины разбрасывают сладости, а мужчины зажигают костры, они материализуют богатство мистических традиций, интенсифицируя воображение прошлого (творения, Синая и храмовых времен) и будущего (искупления) и в то же время предаваясь настоящему, в котором благотворительность и соблюдение соответствующих привычек и правил поведения обладают всепоглощающей значимостью. Недостаточно воображать, что храм и сельское хозяйство сохранились с древности без изменений или что отношения народа с божеством вновь прославляются принесением ячменя в храм. Необходимо, чтобы обычные приемы пищи происходили так, как если бы они, а не храмовые жертвоприношения были фокусом божественного интереса.

На хиллуле также декларируется, что потомкам жрецов необходимо, несмотря на отсутствие всего того, что жречество определяет (храм и жертвоприношение), избегать контакта с мертвыми и могилами. Этот ключевой пункт кашрута для левитов/жрецов сохраняется. На другой момент эволюционировавшей системы указывают повсеместные, но остающиеся незамеченными знаки «кошер» на рыночных лотках, так что освящение вкушением надлежащей (кошерной) пищи возможно для обычных людей в обыденных условиях по обычным дням. (Хиллула обыденна в том смысле, что это не предписанное Библией празднество-паломничество, но просто день между двумя праздниками. Она не-обыденна, будучи паузой, наступившей перед самой кульминацией, которой является Шавуот. Она также не-обыденна, будучи днем, когда раввин Шимон бар Иохай в последний раз проводил мистический урок.) В таком случае что означает тот факт, что некоторые люди жаждут прикоснуться к могиле?

Цви Марк пишет о граффити «Na, Nah, Nahma, Nahman Me-Uman», что чужак, посетивший страну, может подумать, что это и есть ядро иудаизма (Mark 2011:101). Тот же чужак, оказавшись в Мероне на Лаг ба-Омер, может также решить, что иудаизм – это система почитания предков. В поиске информации о пространственных и временных координатах этого события в его связи с другими местами и временами (святилища и календари) посетитель может прийти к заключению, что сельскохозяйственный годичный цикл этого региона вращается вокруг мифа об устройстве мира выдающимся предком. Наблюдая прикосновение к гробнице (и толкотню на пути к ней), слыша о силах, приписываемых красным ниткам, касавшимся гробницы, и/или оказавшись втянутым в экстатические танцы у костров, подожженных от свечей, касавшихся гробницы, гость подумает, что иудеи ожидают от могущественных предков помощи на благо нынешнему поколению. Едва ли можно сказать, что это совершенно некорректная интерпретация того, что делают или думают люди, участвующие в хиллуле. Некоторые религиозные авторитеты, конечно, настаивают на том, что так думать или поступать неправильно. Но они представляют себе (и хотели бы навязать свое представление другим) совсем иной способ практиковать и понимать иудаизм. В живой реальности многим участникам хиллулы определение иудаизма из учебника покажется слишком узким.

Чего же не хватает в учебниках, объявляющих, что отделение жизни и смерти является важнейшим организующим фактором кашрута и тем самым иудаизма? Что такое иудаизм, если он включает публичные и восторженные попытки взаимодействовать с гробницей умершего раввина? Что упускается из виду, когда утверждают, что иудаизм строго монотеистичен? Дуглас завершает «Чистоту и опасность» следующим пассажем: