Секс и эволюция человеческой природы

В какой-то момент нам прививают мысль о том, что врожденная природа (гены) и воспитание (условия окружающей среды) являются антагонистами, и поведение человека определяется либо тем, либо другим. Если мы решаем, что наше поведение зависит от окружающей среды и воспитания, то принимаем идею о личности как об изначально чистом листе, только и ждущем, что же напишет на нем культура — и, следовательно, о том, что люди рождаются равными, а их природу можно улучшать. Если же решаем, что личность определяют гены, то должны принять и непреодолимые генетические различия между расами и индивидами. Мы должны стать либо культурократами, либо фаталистами. В такой вилке кому не захочется всем сердцем поверить, что ошибаются именно генетики?

Антрополог Робин Фокс (Robin Fox) так обрисовал догму примата культурной среды в формировании человеческой природы: «Эта руссоистская традиция имеет удивительно сильное влияние на постренессансную западную ментальность. Считается, что без нее мы станем жертвами тоталитарного принуждения со стороны отборных злодеев — от социальных дарвинистов до евгеников, фашистов и сторонников нового порядка. Якобы, спастись от этих злодейств можно только предположив, что человеческая природа в момент рождения либо „нейтральна“ (tabula rasa[96]), либо „добра“, и что только „плохие“ обстоятельства заставляют человека действовать во зло^{464}».

Хотя разговоры о tabula rasa как идейной основе воспитания начал еще Джон Локк[97], именно в XX веке эта мысль достигла зенита своей интеллектуальной гегемонии. В ответ на зверства социального дарвинизма и евгеники целая плеяда мыслителей (сначала в социологии, затем — в социальной антропологии и, наконец — в психологии) отринула гипотезу об участии врожденной природы в формировании человеческой личности. Если не доказано обратное, то люди должны считаться продуктами своей культуры, а не культура — продуктом человеческой природы.

В 1895 году Эмиль Дюркгейм, основатель социологии, сказал: социальная наука должна исходить из того, что человек — это белый лист, на котором пишет культура. Эта идея — так называемый культурный детерминизм — окрепла и обрела три железных положения, принимаемых без доказательств. Во-первых, любые различия между культурами возникают в результате действия именно культурных, а не биологических, механизмов. Во-вторых, все, что у ребенка развивается, а не появляется в полностью готовом виде на момент рождения, является продуктом обучения. В-третьих, все, что задано генетически, не способно к изменениям, негибко. Социология безнадежно застряла на предположении, что в складе человеческой личности нет ничего «врожденного», ведь самые разные личностные особенности различаются в зависимости от культуры, развиваются после рождения и являются пластичными. Значит, то, как работает наша голова, не может быть продуктом врожденных инструкций и приобретается через культуру. Мужчинам молодые женщины нравятся больше старых, поскольку к этому их подталкивает культура, а то, что их предки оставляли больше потомков, если у них было врожденное стремление к молодым женщинам^{465}.

Следующий ход сделала антропология. Вся дисциплина преобразилась в 1928 году — после публикации книги Маргарет Мид (Margaret Mead) «Вырасти на Самоа» («Coming of Age in Samoa»).

Она пыталась показать, что культурное разнообразие человеческого поведения и поведенческие особенности разных полов ничем не ограничены и являются продуктом воспитания. Мид не особенно заботилась о доказательстве своей точки зрения: все ее свидетельства — в основном, попытки выдать желаемое за действительное^{466}. Но она смогла всех убедить. Западная антропология, в основной своей части, до сих пор остается жертвой этой позиции: человеческая природа — это белый лист^{467}.

Психологи приняли эту позицию не так быстро. Сам Фрейд считал, что универсалии человеческого разума существуют — к примеру, Эдипов комплекс. Но его последователи зациклились на попытке объяснить любые особенности поведения событиями раннего детства. В итоге, в индивидуальных личностных особенностях окружающую среду (вернее, детские переживания) «обвинил» и фрейдизм. И вскоре мозг даже взрослого человека психологи стали считать, главным образом, устройством для обучения. Этот подход достиг своего апогея в бихевиоризме Б. Ф. Скиннера (В. F. Skinner): мозг — это просто устройство для ассоциирования причины со следствием.