Причинная связь между социальной структурой (собирательская, огородническая, земледельческая, индустриальная), плотностью населения и вероятностью войны подтверждается исследованиями, проведёнными социологом Патриком Ноланом. Он нашёл, что «войны более вероятны в развитых аграрных сообществах, чем у охотников-собирателей или примитивных земледельцев». Когда он ограничил анализ лишь собирателями и земледельцами, он выяснил, что избыточная плотность населения была предвестником войны260
.Эти данные сложно примирить с предположением, что человеческие войны – это «пятимиллионолетняя традиция», учитывая, что взрывной рост плотности популяции у наших предков начался лишь несколько тысяч лет назад в послеаграрный период. Последние исследования митохондриальных ДНК подтверждают, что даже такое немногочисленное народонаселение несколько раз пережило эпохи почти полного вымирания (из-за климатических катастроф, вызванных извержениями вулканов, падениями астероидов и внезапными сменами океанических течений). Как уже было упомянуто, численность глобальной популяции
Демографические всплески многократно служили причинами войн в течение недавней истории. Эколог Пётр Турчин и антрополог Андрей Коротаев исследовали данные из английской, китайской и древнеримской истории и нашли строгие статистические корреляции между ростом населения и воинственностью. По их данным, рост популяции провоцировал ни много ни мало 90 % переходов от мирных периодов развития к войнам262
.Амбары первых земледельцев, полные зерна, и домашний скот были как те бетонные хранилища с бананами в джунглях. Теперь уже было за что воевать: давай ещё! Ещё земли под пашню. Ещё женщин, чтобы увеличить население, – нужно возделывать землю, собирать армии для её защиты, пожинать урожай. Нужны рабы, чтобы сажали, убирали и сражались. Неурожай в одной местности вёл отчаявшихся земледельцев грабить соседей, те отплачивали взаимностью, и так далее, и так далее263
.Свобода (от войны) – это лишь другое выражение идеи: нечего терять – или приобретать.
Но неогоббсианцы упрямо игнорируют этот достаточно понятный анализ и его результаты. Они продолжают настаивать, что война просто обязана быть внутренним мотивом, движущим людьми. Часто для поддержки своей точки зрения они не гнушаются крайними риторическими приёмами вроде пинкеровских.
Например, в книге «Больные сообщества: вызов мифу о примитивной гармонии», в 4-й главе, Роберт Эджертон пишет: «Социальное расслоение развилось в некоторых небольших сообществах, где не было не только бюрократии и жрецов, но и земледелия». Всё бы хорошо, но для подтверждения этой посылки о социальном расслоении и жестоком правлении элит в «небольших сообществах» он предлагает пятнадцать страниц красочных описаний следующих примеров, в приведённом порядке (и ничего не опуская):
• индейцы племени квакиутль на острове Ванкувер (на самом деле – рабовладельческое племя, оседлое, накапливающее собственность, с ритуалами приношения даров, сложное иерархическое сообщество);
• империя ацтеков (с миллионным населением, сложными религиозными структурами, жрецами и несметным количеством земли, обрабатываемой рабами, вокруг столицы, по размерам превышающей любой из европейских городов того времени, в которой существовали канализация и ночное освещение улиц);
• империя Зулу (опять же с миллионным населением, рабовладением, интенсивным земледелием, одомашненным скотом и торговой сетью по всему континенту);
• империя Асанте, на территории современной Ганы, которая была, по словам Эджертона, «непревзойдённой военной силой Западной Африки»264
.Какое отношение имеют эти империи к малочисленным сообществам без бюрократии, жречества, обработки земли, Эджертон не уточняет. Он фактически не упоминает ни одного племени собирателей до конца главы. То же самое, что заявить: кошек трудно дрессировать – посмотрите, к примеру, на немецких овчарок, гончих, борзых и золотистых ретриверов.