Секс-опекун по соседству

Он выходит из меня с приятным пошлым звуком, но уйти не дает. Прижимает к плечу, держит рукой и согревает телом как печкой, а я и не особо сопротивляюсь. Устала, соскучилась.

— И как это ты справилась со всем одна? Даже не плакала? — посмеивается он, и я не слышу отдышки. Словно он не сексом занимался, а неспешно прогуливался, когда я никак не могу выровнять дыхание.

— Хочешь поругаться? — не рассказывать же ему, как первые сутки слезы на лице даже высыхать не успевали. — Лучше расскажи, почему ты стал киллером? Почему никогда не боялся смерти?

— Одним уродом меньше… — выдыхает он, и я поднимаю голову. Тамерлан смотрит с удивлением. — И давно ты хочешь задать этот вопрос?

Очень. Всегда задавалась этим вопросом.

— Наверное, с тех пор, как подумала, что влюбилась в тебя, — задираю нос, а Тамерлан по нему пальцем щелкает.

— Так уж и подумала. А может просто влюбилась? — самоуверенно хмыкает. — Или ты ко всем отцовским друзьям приходила в спальню голая?

— У тебя была исключительная возможность, а ты ее просрал… — с обиженными нотками, щипаю его за бок.

— Хочешь поругаться, или готова слушать? — руками сжимает талию еще сильнее.

Нет, ругаться сейчас точно не хочется.

Поэтому устраиваюсь поудобнее, закидываю ногу ему на бедро и киваю, как можно активнее.

— Готова.

Глава 38. Алла

С замиранием сердца жду, пока Тамерлан начнёт свой захватывающий рассказ, но он продолжает молчать, словно обдумывая, стоит ли вообще говорить. Когда я слегка щипаю его за бок, он все же отрывает взгляд от деревянного потолка и переводит его на меня.

— Ты тогда еще не родилась, мелюзга, — ухмыляется подлец, стискивает мою попу в отместку.

Наклоняется, обдавая шею горячим дыханием, тем самым запуская систему порочного саморазрушения. Хочет тему перевести, но я не даю. Хлопаю по плечу, чтобы он продолжал.

— Эй, не отвлекайся, — пытаюсь отползти подальше, но, учитывая размеры кровати, дальше только на пол. Так что двигаю этого громилу и принимаюсь слушать. — Дальше…

— Мне было семь. Я только пошел в школу и был самым лучшим, — задирает он нос так, словно не про первый класс говорит, а как минимум про Нобелевскую премию. И я, конечно, ахаю удивленно.

— Да не может быть. Даже я не была лучшей.

— Не веришь? — щёлкнул по носу.

— Ладно, верю, что дальше, — быстро прикусываю губу, чтобы не хихикнуть, увидев пробежавшую грусть во взгляде темных глаз.

Сейчас я понимаю, что разговор будет не простым, что я буквально лезу ему в душу, но я давно обнажила себя перед ним. Он же знает обо мне практически все, как бы не больше. Я тоже хочу знать частичку его жизни. О том времени, когда мы не были знакомы.

— Мать тогда умерла, — жестко, а у меня тем временем сжимается все, словно я сама погружаюсь во времена смерти моей матери. Мне тоже было семь. И я до сих пор помню, как ревела, не переставая, почти два дня.

— Она спилась, когда отец ушел из дома. А потом ее нашли изнасилованной у очередного клиента. Никогда не прощу ей, что она не смогла взять себя в руки, а пошла по наклонной.

— Ох, блин, — обнимаю его крепче, думая, что, возможно, именно здесь кроется тайна его ненависти к женскому роду. Слабому. Глупому. — И ты остался один?

— Новая жена отца не захотела воспитывать сына проститутки, и меня забрала бабка.

Как так можно было поступить с маленьким мальчиком, что недавно потерял самого близкого человека, я не понимаю. Помню, как мне было тяжело, стоило матери покинуть нас с папой, мы долго не могли прийти в себя, папа так чуть ли не выл от отчаяния и до сих пор не может привести в наш дом другую женщину.

— Мне так жаль, Тамерлан…

— Если твоя жалость трансформируется в нормальный горловой минет, то я не против. А в любом другом случае, заткнись, — сейчас он похож на меня, скрывает боль за язвительностью. — Бабка была… Не очень здорова.

Его тон мне не нравится, и то, с каким выражением лица он это произнес.

У меня кожа от мурашек чешется, а горло стягивает нехорошим предчувствием.

Я проходила практику в одной из лечебниц с душевно больными, очень тяжелое место, эмоционально опустошающее. И я помню, как некоторые себя вели.

— Что она делала? — шепчу, но ответа не получаю. Он снова пялится в потолок невидящим взглядом, именно так, как делают многие пациенты таких вот лечебниц. — Тамерлан, не молчи…

Приподнимаюсь и поворачиваю его голову к себе, чтобы он смотрел на меня. Вижу — ему нелегко. Он впервые открыт, впервые я могу читать книгу под названием «Тамерлан» без помощи Гугл переводчика. Я не хочу, чтобы он вновь закрылся. Есть подозрение, что это он вообще рассказывает впервые.