Секс в Мегаполисе 2

Ранее Раненбург был сравни элитной слободы в которой жили приближенные ко Двору люди. Но там было настолько уныло и скучно, что те бежали от хандры в Москву и Петербург, где было шумно, весело; дворцовый люд жил активной полноценной жизнью.

Изгои, осевшие в округе однодворческих сел рядом с селом Слободское считали себя избранными.

Те молились за Русь, которая стала походить на французский и шведский двор, где прижилась вечная интрига, борьба за власть и любовников, порабощали умы однодворческих крестьян своим выбором и заставляли так же, как они жить в вере в бога.

Один за другим в лесах строились скиты, где Владыки были староверами и народ жил по их законам. В 1702 г. Князь А. Д. Меньшиков получил в дар от Петра однодворческое село Слободское с единственной церковью «Собор Архистратига Божия Михаила», и первое, чем занялся, поставил леса, чтобы перекрыть ту новым тёсом, чтобы стать ближе к народу. В чем в первое время нашёл сподвижников.

Однако он не стал популярным в новшествах, за глаза оговаривали, понося, разносили молву, что мол, Меньшиков – «не русь», так как усадьбу именовал не иначе, как мыза, да и жил как нехристь вёл праздный образ жизни, курил кальян и девок местных чуть ли не всех перепортил. Поэтому зомбированный люд периодически поджигал новые постройки. Таким образом, выкуривая Меньшикова из Раненбурга. Но даже это того не пугало, он продолжал отстраивать слободу, валить лес для кораблестроения, заниматься выделкой кож. Но и это скоро наскучило, его душа рвалась на государеву службу. Там в двух других столицах он жил, дышал полной грудью. Но нет ничего вечного.

Вскоре Ораниенбург (Раненбург) вернул А. Д. Меньшикова в свои пенаты, но уже как в домашнюю ссылку. Как в последующем и многих других Великих мужей Отечества. Слобода стала местом изгнания. Может поэтому, её избегали, бежали в близлежащие города, где был запах свободы и налаженного быта…

…Вспомнив об этом, Инна глядя в окно невольно перекрестилась.

Автобус подъезжал к автобусной остановке. Мать стояла под зонтом в напряжение, всматриваясь вдаль. Заметив приближение автобуса, она сорвалась с места, на бегу выкрикивая: «Инночка, я здесь!..»

Автобус остановился буквально перед ней, обдав промёрзлой грязью. Женщина возмущённо выкрикнула:

– Кобель! Это ты, куда едешь на людей? – махнув кулаком, – тебе только коровам хвосты закручивать и то не доверила бы…

Жестикулируя руками:

– Чтоб людей возить на права надо сдать… – возмущаясь, – учиться надо… Неучи!..

Но тут же заметив Инну, рванула к ней, держа над ней зонт, мельтеша перед её глазами, затараторила:

– Вот какая радость мамке!.. Дочка приехала…

Чмокнув в щёку с гордостью глядя на дочь, зацикливая внимание остальных на ней, похвасталась:

– Моя, из Мичуринска приехала, год не была. Занятая!..

Инна, вздохнув, переложив сумку в другую руку, взяв мать под руку, поспешила увести ту в сторону дома. Они шли по перерытой дороге, прыгая с кочки на кочку, стараясь обойти замерзшие лужи. Мать, сетуя, поспешила вставить:

– У нас как Новый год так дороги перекрывают. Лета им мало. Всё не по-людски стараются делать.

Инна, оправдывая местную администрацию:

– Так свободные деньги обычно бывают только в конце года. Вот их и стараются сейчас использовать по назначению.

Мать словно с цепи сорвалась, не сдерживая эмоций:

– Вот так бы себе дома строили!.. Мы видим, куда деньги идут и сколько…

Инна, ничего не сказав, галопом понеслась к дому. В воротах стоял отец. Мать, прошипела:

– Вот и наша радость нарисовалась, за километр разит…

Подойдя к нему, Инна обняла отца, она, как никогда, была рада его видеть.

Тот, беря из её рук сумку, искоса глядя на мать, съязвил:

– Ей бы всё бочку на меня катить. 100 грамм за приезд дочки не даст выпить…

Инна засмеявшись, юркнула в калитку. За ней поспешила мать, подстегивая отца:

– Иди, тебе бы только повод найти, чтоб выпить… – зло, – не просыхаешь… С утра уже «нажрался». Там не ста граммами пахнет, минимум как пол-литра «беленькой».

Отец, оборачиваясь на ходу, оправдывался:

– Так ведь такая радость, Инка прикатила в кои-то веки… – улыбаясь, стал тискать жену в объятьях, та, заверещав, вбежала в дом.

Отец и Инна, смеясь, поспешили за ней.

Дом встретил знакомыми с детства запахами: щами и жареной картошкой с мясом. В душе даже защемило, в голове запорхали «бабочки» ей вдруг захотелось расплакаться. Наскоро утерев набежавшую слезу, Инна, посмотрев на отца, сказала:

– Папкой и мамкой пахнет!.. – присаживаясь на табурет, освободив себя от жизненного груза за плечами, что так устала носить все эти последние дни, смеясь, сказала:

– Мам, чаёк на травках, как, у тебя есть?

Мать засуетилась:

– А как не быть… И мятку припасла и мелису и чабрец… – сквозь набежавшую слезу, – так для тебя доченька ничего не жалко…

Не удержавшись, вставил и отец:

– Мать и липы надрала… – махнув рукой, – так что всё есть, как у людей. Не жалуемся.