Секс в СССР, или Веселая жизнь

– И я ничего не понял. Кстати, все уже все знают. Адмирал тоже. Выпытывал, что да как. Видел сынка-то? Вот ведь природа как играет! Дед его, Аркадий Гайдар, в шестнадцать лет полком командовал, а внук, твой тезка и ровесник, между прочим, – болван болваном, хоть в школу для малолетних дебилов отдавай. Горе семьи, засунули в какой-то НИИ, там и коптит…

– А что адмирал сказал про Ковригина? – спросил я.

– Тимур тоже ничего насчет Ковригина понять не может. Тут, мил человек, какая-то хитрая многоходовка. Чую! Тебя, желторотого, зачем-то втянули.

– Сказали, это вы меня порекомендовали.

– Кто сказал? – подскочил Владимир Иванович.

– Лялин.

– Вот хитрован! Врет. Я тебя до последнего не отдавал. Уперлись: надо молодому члену парткома настоящее дело доверить. Пусть, мол, докажет, что умеет не только пасквили на комсомол и армию строчить. Я им говорю: это ж как новобранца на дзот посылать! Отвечают: выживет – Рейхстаг будет брать.

– Какой Рейхстаг?

– А леший их разберет! В общем, Егор, не отбил я тебя, не смог.

– Может, мне все-таки отказаться?

– Раньше надо было, а теперь поздно. Дезертиром ославят. Они что-то задумали и почему-то решили начать с Ковригина. Зачем? Им что – настоящих антисоветчиков мало? Видно, по русакам хотят ударить.

Алик торопливо принес коньяк. На край рюмки была надета долька лимона. Уважает начальство.

– Спасибо, мил человек!

– Может, покушаете?

– Не в аппетите я сегодня. – Шуваев опрокинул рюмку, замер, прислушиваясь к благим переменам в сердечно-сосудистой системе, и закусил, морщась, лимоном.

– А что же мне делать? – спросил я.

– Без моего разрешения ничего. И не пей! Не тот у тебя период. Веселая жизнь теперь у нас начнется. Потом, если выиграем или опростоволосимся, тогда хоть залейся. Ладно, пойду к ТТ. Может, этот лис вологодский что-нибудь унюхал?

Владимир Иванович ушел повеселевшей походкой. Алик бухнул передо мной тарелку с черным пересушенным мясом.

– А можно соус ткемали?

– Нет. Я и вырезку-то на кухне еле выпросил.

– Тогда еще сто.

– Нельзя было сразу взять? Что я тебе, мальчик – в буфет туда-сюда бегать!

10. Театральный разъезд

Ты лучше б нос себе отгрыз
Иль что-нибудь пониже!
Нет, не любить тебе актрис,
Как не бывать в Париже…

А.

Я расплатился за обед, посмотрел на часы: самое время заглянуть в редакцию, проведать вверенное мне хозяйство, узнать, не звонила ли провинившаяся Гаврилова, и мчаться домой: после пьяного вчерашнего возвращения надо реабилитироваться. Лета Летой, а жены без ласки звереют. Но тут на мою беду в Дубовый зал ввалилась компания Вовки Шлионского. Словно заложника, они вели под руки приземистого меднолицего кавказца в высокой папахе из серебристой мерлушки. Дама в красном висела на плечах джигита, как башлык, и стонала с доронинским придыханием:

– Шовхал, ты гений!

– Жорка, – увидав меня, крикнул Шлионский, – иди к нам – гуляем!

Отчетливо понимая, что гублю свою семейную жизнь, я пошел…

Алик, почуяв поживу и опережая прочих официантов, метнулся к ним, усадил за свой стол: кавказцы в те годы жили широко и на чаевые не скупились.

– Что пить будем? – ласково спросил халдей.

– Все, дорогой, пить будем. Неси! – ответил Шовхал.

Он прилетел утром, чтобы подписать договор с издательством «Советский писатель» на книжку стихов, из которых половину перевел Вовка, делавший это с бесперебойной лихостью. Допустим, попадался ему такой подстрочник:

                       Я стою на горе (скале),
                       Смотрю, как внизу (в долине)
                       Стройная девушка (пери)
                       Умывается (ополаскивается) в реке…

Через пять минут перевод уже готов:

                             Смотрел с крутого берега
                             Я, весь изнемогая,
                             Как мылась в струях Терека
                             Черкешенка нагая.

Автор был в восторге от Вовиных переводов, денег не жалел, угощал щедро, да и сам пил не по-мусульмански много и жадно, время от времени прося Шлионского:

– Вова, прочти!

– Сначала ты! – отлынивал тот.

Горец хмурился, его лицо становилось жестоко-устремленным, как перед набегом на гяуров, и он взрывался ритмичными гортанными звуками, вроде тех, что издает поперхнувшийся человек. Это длилось минут пятнадцать. Все слушали, удерживая на лице тоскливый восторг, как на концерте в консерватории.

– Теперь ты, Вова!

– Это какой стих-то?

– «Тайна сакли».

– Ах, тайна… – Шлионский задумался, вспоминая наструганные переводы, и завыл:

                            Я сбросил бурку и кинжал,
                            А ты сняла мониста.
                            Я к газырям тебя прижал…

– …Я к газырям… прижал… прижал… – Он спьяну забыл строчку.

– Под песню гармониста… – подсказал я.

– Хороший рифма! – зацокал горец.

– Гога, ты гений! – вскричала дама в красном, перевешиваясь с Шовхала на меня.

Все засмеялись и выпили.