Секс в восточном городе

Я напишу о своих подругах, в каждой из их судеб я вижу себя саму.
В них — трагедия моей собственной жизни.
Я напишу о своих подругах,
О заключенных, вычерпанных тюрьмой до дна,
О женских журналах, которые пожирают время,
О дверях, которые так и не открываются.
Я напишу о желаниях, задушенных в колыбели,
Об огромных пустых комнатах,
О черных стенах страдания,
О тысячах и тысячах мучениц,
Которых погребли, лишив имен,
На кладбище традиций.
Мои подруги — Куклы, стоящие за стеклом,
В музее, которые они сами создали;
Монеты, отчеканенные Историей,
Которые никогда не перейдут из рук в руки;
Рыбы, которые кишат и задыхаются в аквариуме,
Стаи умирающих бабочек в хрустальных сосудах.
Без страха
Я напишу о своих подругах,
О цепях, сковавших ноги красоте,
О бреде и тошноте, о ночах, когда раздаются мольбы
И когда мечты хоронят среди подушек. Молча.[4]

Ты прав, Низар, детка. Господь благословит тебя и упокоит в мире. Ты настоящий певец женщин, хоть и мужчина, а если кому-нибудь не нравятся мои слова, то пусть, как говорится, пьет из моря.

Волосы у меня распущены и взбиты, а губы накрашены бесстыдным кроваво-красным цветом. Рядом с компьютером стоит тарелка чипсов, сбрызнутых острым соусом и соком лайма. Читатели, приготовьтесь. Я собираюсь сделать первое разоблачение!

Распорядительница обратилась к Садим, которая пряталась за занавеской вместе со своей подругой Гамрой. Своим монотонным голосом, на смеси ливанского с арабским, мадам Соусэн сообщила девушке, что кассета со свадебной музыкой застряла в магнитофоне, но скоро неполадку исправят.

— Пожалуйста, прикажи Гамре успокоиться. Не о чем волноваться, никто не собирается уходить. Еще рано! Во всяком случае, все современные невесты тянут до последнего, чтобы внести нотку интриги. Некоторые вообще выходят только в два или в три!

Гамра тем не менее находилась на грани нервного срыва. Она слышала, как ее мать и сестра Хесса что-то кричат мадам Соусэн через весь зал; вечер угрожал превратиться в потрясающее унижение. Садим оставалась рядом с невестой, стирая с ее лба капельки пота прежде, чем они успевали смешаться со слезами; их удавалось удерживать лишь благодаря тому, что веки отяжелели от огромного количества туши.

Наконец из динамиков вырвался голос знаменитого арабского певца Мухаммада Абду и наполнил огромный зал; мадам Соусэн кивнула Садим. Та подтолкнула Гамру:

— Yalla![5]

Быстрым движением Гамра провела руками вдоль тела, прочтя аят из Корана, который должен был защитить ее от дурного глаза, после чего подтянула платье, готовое свалиться с ее маленькой груди. Она начала спускаться по мраморной лестнице, шагая даже медленнее, чем во время репетиции, и считая на каждой ступеньке не до пяти, а до шести. Перед каждым шагом девушка шепотом призывала Аллаха и молилась, чтобы Садим не наступила на шлейф и не оборвала его — или не споткнулась о длинную, до полу, оборку и не упала ничком, как клоун. Все это совершенно не походило на репетицию, потому что там за каждым ее движением, за каждой улыбкой не наблюдала тысяча женщин; там не было надоедливых фотографов, ослеплявших невесту вспышкой каждые несколько секунд. При ярком свете, под пристальными взглядами, сосредоточенными на ней, Гамра начала отчаянно мечтать о маленьком семейном торжестве, которое обычно так презирала.

Садим, предельно сосредоточенная, следовала за ней, то и дело пригибаясь, чтобы не влезть в кадр. Неизвестно, что за люди будут впоследствии рассматривать фотографии, а Садим, как всякая порядочная девушка, не хотела, чтобы посторонние мужчины видели ее в открытом вечернем платье и полном макияже. Она поправляла вуаль на голове Гамры и слегка подбрасывала шлейф после каждого шага невесты — и одновременно краем уха ловила обрывки разговоров за ближайшими столиками.

— Кто это?

— Ma shaa Allah[6], да не коснётся ее зависть. Она такая красивая.

— Сестра невесты?

— Говорят, давняя подруга.

— Кажется, хорошая девушка. С тех пор как мы приехали, она трудилась не покладая рук — как будто заботы о свадьбе целиком на ней.

— А она гораздо красивее, чем невеста. Говорят, пророк Магомет часто возносил молитвы за некрасивых.