СЕКСУАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА В РОССИИ Клубничка на березке

Но как реализовать эти благородные намерения? С переходом к НЭПу проституция не только выросла, но и демократизировалась. Если в 1920 г., по данным С. Я. Голосовкера, услугами проституток пользовались 43 процента рабочих и 41,5 процентов представителей других слоев городского населения, то в 1923 г. эти цифры увеличились до 61 и 50 процентов.[70]

В Москве самыми известными злачными местами были Трубная площадь и Цветной бульвар, в Ленинграде - Лиговка и Невский проспект. О том, что проституция была тесна связана с общей социальной дезорганизацией, убедительно свидетельствуют данные о социальном происхождении проституток, собранные С. Вольфсоном: 43 процента проституток составляли крестьянки, 42 процента - выходцы из разоренных революцией "бывших людей", 14 процентов - рабочие.[71]

Что с этим делать - Советская власть не знала. Сначала, продолжая гуманистические предреволюционные традиции, акцент делался на социальной и иной помощи. Но как только выяснилась неэффективность этой политики, она уступила место административно-бюрократическим и милицейским репрессиям. Если в 1920-х годах эти две линии волнообразно чередовались, то в 1930-х берется курс на принудительное трудовое воспитание в специальных колониях и лагерях. "С 1929г. борьбу с продажной любовью стали вести сугубо административными репрессивными методами. Развернулось плановое уничтожение "продажной любви" как социального зла, несовместимого с социалистическим образом жизни. В то же время государство преследовало и другую цель. Собирая проституток в спецучреждениях и насильно заставляя их работать, оно покрывало потребность в дешевой, почти даровой рабочей силе".[72]

Переход от политики уничтожения причин проституции к репрессивной политике уничтожения самих проституток принес определенные плоды. Профессиональная проституция ушла в подполье, стала менее видимой и, возможно, менее распространенной. Тем не менее она не исчезла, и власти это прекрасно знали. Оставался единственный способ, тот, к которому прибегали в случае всех других "отрицательных" явлений, будь то межнациональная вражда или политическая апатия, - на проблему просто закрыли глаза, сделав вид, будто её вообще не существует...[73]

Но вернемся в 1930-е годы. Насколько радикальными были все эти сдвиги, если рассматривать их не вообще, а в конкретном историческом контексте? Прежде всего, как отмечает С. Голод, данные сексологических опросов 1920-х годов свидетельствует скорее о разрушении традиционных норм и ценностей, чем о становлении новых. Принесенная Октябрьской революцией "сексуальная свобода" была "свободой от", а не "свободой для". Люди почувствовали себя освобожденными от некоторых прежних норм и ограничений, но они не знали, что им с этой свободой делать, куда идти. А без этого "негативная" свобода неполна.

Не так уж радикальны были и сдвиги в установках. Как пишет американский историк Шила Фитцпатрик, проанализировавшая данные о сексуальном поведении советского студенчества 1920-х годов, "они свидетельствуют скорее о живучести традиционных сексуальных стандартов, включая мужское господство и осторожное женское целомудрие, чем об освободительной сексуальной революции"[74]

Хотя многие московские и одесские студенты скептически отзывались о семье, браке и любви, доля состоящих в браке мужчин и женщин среди них значительно выше, чем среди дореволюционного студенчества, опрошенного Членовым в 1904 году (правда, надо учесть повышение среднего возраста послереволюционного студенчества и особенности его социального происхождения).

Сексуальная активность молодежи также была значительно меньше, чем рисовала тогдашняя пресса. Среди одесских студентов-мужчин 10 процентов оказались девственниками, еще 10 процентов, хотя и имели в прошлом какой-то сексуальный опыт, в период проведения анкеты, видимо, сексом не занимались, а 50 процентов сказали, что имеют секс "случайно". Раз в неделю и чаще половые сношения имели только 29 процентов опрошенных, что даже несколько меньше числа женатых студентов. Неудивительно, что три четверти опрошенных юношей считают себя сексуально обездоленными и неудовлетворенными, жалуясь, что усиленный труд и плохое питание делают их сексуально бессильными. 41 процент одесских студентов заявили, что страдают от импотенции, "полной" (135 респондентов) или "относительной" (603 ответа). Для сексуальных оргий, красочно расписываемых в художественной литературе эпохи НЭПа, студенческая молодежь не имела ни сил, ни денег, ни времени, ни бытовых условий.