Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП)

Марсель убил, в этом она не сомневалась. Это не вызывало у нее никаких эмоций. Мужчины, их поступки, как и ее собственные поступки, выглядели абстрактными знаками, преходящий смысл которых ей нужно было расшифровать. Марсель убил Юссона. Юссон должен был рассказать Пьеру то, что тому не следовало знать. Отсюда все ее страхи. Юссон больше ничего не скажет. Следовательно, ей больше нечего бояться. Значит, она может повидаться с Пьером. Даже должна. Уже пора обедать.

Когда Северина пришла домой, у нее даже не хватило сил, чтобы удивиться тому, что Пьер еще не вернулся. Она прилегла на постель и тут же заснула. Даже громкий звонок, раздавшийся часа в два в безмолвной квартире, не смог ее разбудить. Она не слышала, как горничная постучала и потом вошла.

– Мадам, мадам, – стала горничная звать все громче и громче, пока Северина наконец не открыла глаза, – там пришел доктор, он хочет сказать что-то очень серьезное о господине Серизи.

Первая мысль, которая пришла Северине в голову после короткого забытья, вернувшего ее к прежним переживаниям, была о том, что Юссон успел все рассказать и что Пьер не хочет возвращаться домой.

– Я не хочу никого видеть, – сказала она.

– Нужно, мадам, – настаивала горничная таким тоном, что Северина тут же направилась в гостиную.

Практикант из больницы был очень бледен.

– Мадам, – сказала он, – произошел несчастный случай, который просто никто не в состоянии объяснить.

Он замолчал, подыскивая слова и надеясь, что его прервут, но его не прервали. Суровое выражение, застывшее на лице Северины, внушало ему страх.

– Успокойтесь, ничего непоправимого, – быстро сказал он. – Вот… Серизи ударили ножом в висок.

– Кого?

Северина бросилась к практиканту так стремительно, что тот едва осмелился повторить:

– Серизи.

– Моего мужа? Пьера? Вы ошибаетесь.

– Я работаю с ним уже целый год, мадам, – с печалью в голосе сказал практикант, – и я люблю его, как все его у нас любят… Да, его ударил какой-то тип, который, кстати, арестован. Вашего мужа тут же привезли к нам в отделение. Разумеется, пока он еще без сознания, но сердце… в общем, у него много шансов поправиться. Мы предупредили профессора Анри, нашего патрона. Я думаю, сейчас он уже там. Я провожу вас, мадам.

Даже подойдя вплотную к Центральной больнице, Северина все еще отказывалась верить, что в этой самой больнице, где Пьер прооперировал столько тел, он сам вдруг оказался всего лишь телом, препорученным заботам белых халатов. Она узнала подъезд, где ждала Пьера в тот день, когда впервые отправилась на улицу Вирен, и это воспоминание только усилило ее неверие в происходящее. С такой степенью точности заколдованный круг замыкается только в дурных снах.

Однако она увидела профессора Анри, и защищающее ее облако рассеялось. Она несколько раз ужинала у него вместе с Пьером и теперь вспомнила, с какой трогательной радостью Пьер, разговаривая с ним, старался повторять слово «патрон» – единственное слово, в котором как нельзя лучше сочетались симпатия и глубокое уважение. От этого всплывшего в памяти слова вместе с неповторимой интонацией Пьера она чуть не упала в обморок: ведь раз профессор здесь, раз он идет к ней… Северина не успела додумать свою мысль. Врач уже держал ее руки в своих ладонях. Это был нервный человек маленького роста, сумевший остаться удивительно молодым. Эта моложавость придавала ему уверенности и позволяла избегать излишней осторожности в обращении с людьми.

– Милая моя, не теряйте самообладания, – сказал он. – Я отвечаю за его жизнь. Что касается остального, то здесь что-то определенное можно будет сказать только завтра.

– Я могу его видеть?

– Разумеется. Но он еще не пришел в себя. Завтра картина немного прояснится.

Практикант провел Северину к Пьеру. Она вошла уверенным шагом, но, хотя воображение ее и было готово ко многому, сейчас она смогла дойти лишь до середины палаты. Ей помешали приблизиться отнюдь не забинтованный лоб и не восковой цвет кожи Пьера. Помешала какая-то неестественная неподвижность его конечностей и лица, неподвижность, которая не походила ни на сон, ни на смерть, – бессильная, вялая неподвижность, от которой все тело Северины пронизала долгая дрожь, вызванная не только жалостью и ужасом, но и чувством мучительного сожаления и еще – Северина потом не признавалась себе в этом никогда – чувством отвращения. Неужели вот эта инертная, дряблая масса с обвисшим ртом, с опавшими, а не просто опущенными веками и есть прежде всегда такое подвижное и решительное лицо ее мужа? Было почти физически тяжело смотреть на всю эту расслабленную плоть, еще утром буквально лучившуюся щедростью молодости.

Северина не могла знать, что угрожает Пьеру, но в его чертах, устрашивших ее врожденный инстинкт здоровья, она прочитала, что наказание, против которого она вооружила неистовую любящую руку, обрело еще более жестокую форму, чем все те, от которых раньше ее бросало в холод.

– Я больше не могу, – прошептала она. – Мне нужно выйти.

За дверью ее ждал человек.