Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП)

— Камера смотрит сверху, — продолжал Том, — медленно спускается к тебе. Ты приближаешься, камера дает тебя крупным планом. Да, еще будет музыка. Камера наплывает…

— Я спешу, — оборвала Жанна. — Давай начинать.

— Но сперва немного поговорим об эпизоде.

— Нет, — сказала она.

Участники группы ожили и потянулись за Жанной в дальний конец сада.

— Сегодня импровизируем, — объявила она. — Надо не зевать.

Том был в восторге. Он махнул кинооператору, чтобы тот держал Жанну в объективе.

— Ты очаровательна, — сказал он, идя за Жанной, протянул руку и коснулся ее растрепанных волос. — Такая как есть, раскованная — здесь, где прошло твое детство. Да иначе и быть не могло! Такой я тебя и сниму — необузданной, порывистой, восхитительной.

Жанна подвела их к могилке у куста боярышника. На вставленной в надгробный камень фотографии послушно сидела немецкая овчарка. Под снимком выгравировано: «Мустафа. Оран 1950 — Париж 1958».

— Мой друг детства, — сказала Жанна. — Часами сидел и смотрел на меня; мне казалось, он меня понимает.

Из дома, скрестив руки на полном бюсте, вышла старуха в черном платье и поспешила к группе. Седые ее волосы были безжалостно стянуты в узел на затылке. Она успела расслышать слова Жанны и добавила:

— Собаки лучше людей. Много лучше.

Жанна, подпрыгнув, бросилась женщине на шею.

— Это Олимпия, — объяснила она Тому, — моя старая няня.

— Мустафа всегда умел отличить богатого от бедного, — сказала Олимпия, — ни разу не ошибся. Когда появлялся человек в приличном платье, он сидел не шелохнувшись…

Ее хриплый голос сошел на нет — она заметила, что кинооператор, по знаку Тома, обходит ее по кругу.

— А если приходил оборванец, — продолжала она, — поглядели бы вы тогда на собаку! Вот уж был всем псам пес! Полковник натаскал его чуять арабов по запаху.

— Олимпия у нас — свод домашних добродетелей, — сообщила Жанна другим участникам группы. — Верна, преданна… и расистка.

Старуха повела их в дом.

На потертых плитах прихожей беспорядочно теснились горшки с растениями и цветами. На приставном столике из ротанга стояла медная лампа с высоким стеклом зеленого бутылочного цвета. Над лампой висел писанный маслом портрет полковника, отца Жанны, в полной форме — явно кисти художника-любителя. Форма ладно сидела на полковнике, сапоги сияли, нафабренные усы топорщились.

Жанна провела группу мимо портрета в соседнюю комнату: голый натертый пол, стены затянуты тканью с четкими геометрическими узорами. Образцы примитивного оружия, аккуратно закрепленные на стене над полкой с фотографиями (масса экзотики на пожелтевших, загнувшихся по краям снимках), на мгновение заставили группу во главе с режиссером позабыть обо всем.

Жанна обвела все это исполненным гордости взглядом. Затем взяла с полки фотографию в рамке и подняла, чтобы все видели: три ряда учениц начальной школы с кислым видом уставились в объектив под бдительным взглядом решительной дамы в походных ботинках.

— Вот это я, — показала Жанна, — справа от учительницы, мадемуазель Соваж. Она была очень религиозной, такой строгой…

— Слишком доброй она была, — вклинилась Олимпия. — Избаловала тебя.

Том хлопнул кинооператора по плечу; тот развернулся и наставил камеру на старуху, однако она спряталась за спины других.

Жанна показала на другую девчонку:

— А это Кристина, моя лучшая подруга. Она вышла за аптекаря, у нее двое детей. У нас здесь как в деревне — все всех знают…

— Я так не могла б жить в Париже. Здесь хоть все соседи знакомые…

Кинооператор опять развернулся, пытаясь поймать в объектив новую жертву. Олимпия, раздвинув жалюзи, отступила в соседнюю комнату.

— Мы тут отрезаны от жизни, — продолжала Жанна. — Грустно оглядываться на прошлое.

Они прошли в ее бывшую детскую. На подоконниках были рассажены потершиеся по швам плюшевые игрушки Жанны; маленькие деревянные копии предметов взрослого обихода — тачка, кресло, скамеечка под ноги, — все в царапинах, стояли вдоль стен. У всех книжек выцвели переплеты.

— Почему же грустно? — спросил ее Том. — Напротив, чудесно.

Жанна всплеснула руками и молча отвернулась.

— Это же ты! — воскликнул он. — Твое детство — все это мне нужно!

Том в поисках вдохновения поднял глаза к потолку, одновременно дав знак кинооператору снимать Жанну.

— Эти тетради — детство твоего ума. Поразительно. Современную женщину немного побаиваются…

Он замолчал и начал мысленно прикидывать сценарий; Жанна, пританцовывая, выпорхнула из комнаты, по пятам за ней проследовал оператор.

— …но если показать повседневную жизнь какой-нибудь умной женщины, чуть выше среднего уровня, но не слишком…

Воодушевленный этой мыслью, Том огляделся и, казалось, впервые заметил державшихся в тени участников съемочной группы.

— А вы что тут делаете? — воскликнул он. — Что это за зомби здесь крутятся?

Он выгнал их на улицу и распахнул дверь в комнату, обставленную удобной низкой мебелью.

— Я открываю дверь! — крикнул он, кивнув Жанне. — Я открываю все двери!

— Куда ты собрался? — спросила она, пытаясь изобразить такое же воодушевление.

— У меня идея. Обратный ход! Понятно? Как задний ход у автомобиля.

Он взял ее руки в свои.