Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП)

Думается, что, если бы нам всем взбрела в голову мысль нарисовать свое тело, руководствуясь исключительно указаниями мысленного взора, мы бы получили в результате леденящую кровь галерею монструозных портретов! Я, к примеру, предстала бы в виде «гидроцефала каллипига»: головной и ягодичный протуберанцы, связанные аморфной структурой (я испытываю определенные сложности с ментальной проекцией собственной груди, она попросту отказывается быть…), и все это сооружение покоилось бы на двух чурбачках, совершенно не справляющихся с возложенными на них двигательными функциями и служащими основательной помехой при ходьбе (я длительное время страшно комплексовала из-за своих ног, по поводу которых Робер как-то — впрочем, в высшей степени добродушно — заметил, что они здорово смахивают на ножки девочки с обертки шоколадки Менье). Нельзя также исключить возможности того, что повышенным вниманием, уделяемым мною частям рельефа собственной головы — глазам, рту, — я обязана церебральностремительной организации моего сознания. Между глазами и ртом, возможно, даже существовала некая компенсаторная связь. Когда я была маленькой, взрослые часто делали мне комплименты относительно моих больших глаз: глаза к тому же были темно-карие и выделялись на лице. Шло время, менялась география лица, перераспределялись пропорции, и мало-помалу глаза перестали играть заметную роль, а окружающие перестали обращать на них особенное внимание, в результате чего в подростковом возрасте я пережила настоящий кризис нарциссического разочарования. В поисках выхода я спроектировала гипотетическую силу обольщения, ранее таящуюся в глазах, на рот, который казался мне довольно красиво очерченным, и научилась широко его разевать, одновременно закрывая глаза (но крайней мере, в определенных обстоятельствах). Параллельно полным ходом шло фантастическое развитие задницы, идеально круглой задницы, полная и абсолютная шарообразность которой подчеркивалась узкой талией и которую я неустанно тяну, протягиваю, отставляю по направлению к безымянной загадочной безвестности

outback

’а (так австралийцы называют пустыню, находящуюся у них за спиной), что со всей очевидностью доказывает, что у меня нет никакой — никакой — возможности реально ее увидеть. Как-то раз Жак преподнес мне открытку с репродукцией эскиза к «Авиньонским девушкам» Пикассо, на которой была изображена женская фигура со спины: туловище в виде равностороннего треугольника, две округлые ягодицы и подпирающие их окорочка. Жак уверял, что это вылитая я.

Моя задница. Мое второе лицо. Двуликий анус. Клод говаривал, что «личико тебе лучше прикрывать полотенчиком, но — что за чудесная задница!». Мне нравится, когда Жак в пылу сражения обозначает термином «задница» всю казенную часть насаживаемого им на член тела, признается ей в любви и подкрепляет излияния увесистыми оплеухами. Я же в свою очередь никогда не упускаю возможности его приободрить и, если требуется, бросить клич. Одна из моих самых частых просьб звучит так: «Займись моей задницей». Удовлетворяя запрос, он, как правило, крепко ухватывает обозначенный предмет и начинает энергично сотрясать колышащуюся упругую массу ягодиц, словно желая взбить два ведра крема. Если после окончания этой операции он складывает пальцы уточкой, запускает созданное таким образом существо в разрез между ягодиц и, спустившись поглубже в узкий каньон, ведущий к устью влагалища, разжимает там пальцы, мне становится совсем невмоготу, и думать о чем-либо, кроме члена в вагине, становится в высшей степени затруднительно.

Когда член бывает помещен наконец, куда следует, я редко остаюсь безучастной пассивной статисткой, и мне вполне по силам развить лихорадочную деятельность. Конкретная позиция не играет определяющей роли — я могу стоять раком или лежать на боку — и не мешает мне энергично работать «суставом талии»; мощные регулярные толчки моих чресел гулко отдаются в ментальном пространстве моих фантазий и порождают виртуальную коллизию между ртом и влагалищем.