Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП)

Одним из недостатков порнографического видео является шаблонное изображение стереотипного оргазма. Из фильма в фильм герои и героини кончают в результате резкого роста усилий со стороны партнеров, закрыв глаза, открыв рот и испуская громкие крики. Однако существуют оргазмы, рождающиеся в неподвижности, начинающиеся в тишине и возникновение, развитие и развязка которых видны невооруженным взглядом. Как правило, к использованию клише прибегают те, кто хочет дополнительно возбудить партнера или стимулировать желание. С теми или иными вариациями из всех уст звучат все те же — иногда вульгарные, иногда нет — слова. Очень часто мужчинам бывает необходима востребованность, и они настаивают на том, чтобы они сами и их члены вызывались на бис («Ты его хочешь? Хочешь большой хуй?», «Скажи мне, позови меня…»), в то время как женщины, даже те из них, что обладают в особенности независимым складом ума, более склонны к подчиненному положению и к тому, чтобы призывать на свою голову страшные мучения («Проткни меня насквозь!», «Разъеби меня на куски!»). Глядя на то, как я, запечатленная на видеокассете, размазываю себе по груди широкими неторопливыми жестами сперму, только что выплеснувшуюся из подрагивающего члена, я задаюсь вопросом: а не повторяю ли я просто-напросто жесты, десятки раз виденные на экранах? Выплеск не был столь сногсшибательным, как это обычно бывает в порнокино, но тем не менее вполне впечатляющим — намазанная спермой кожа блестела на свету. Интересно было бы знать, какие эротические жесты и сексуальная риторика использовались нашими предшественниками до изобретения кинематографа? Однако чем сильнее и естественнее чувства, тем меньше «кино». Я знаю это на собственном опыте. Пока удовольствие находится на восходящей части кривой, я не жалею сил. Я не щажу не только живота своего, я, как умалишенная, работаю ногами и руками; лежа на спине, я пришпориваю мужчину и колочу его пятками по ягодицам и бедрам. Затем наступает более спокойная фаза, спадает напряжение, исчезает нервозность. Мой визави трудится в такие моменты над куском инертной плоти. Голос меняется. Забыты сценарии, заброшены истории, реплики становятся все отрывистее и короче. Я повторяю «да, да, да, да», иногда сопровождая речитатив быстрым движением головы справа налево, или твержу «продолжай, продолжай». А потом, внезапно, голос становится звучным, чистым, ясным, как у актера, знающего, как придать ему силу и свежесть, паузы между словами становятся длиннее, а каждый слог — ударным: «про-дол-жай». Иногда «да» превращается в «нет», и на некоторых записях я вижу, как прячу лицо в ладони.

Мне было бы чрезвычайно непросто заниматься делом, которым я занимаюсь, и практически невозможно собрать воедино свои разрозненные записи, если бы я не была наделена некоторым даром наблюдательности вкупе с солидной долей «суперэго», немало поспособствовавшим развитию и укреплению вышеозначенного дара. Увлечь меня крайне непросто, и в моменты, когда, как говорят, не думает никто, я думаю. И наблюдаю. Из вышесказанного вытекает, что я всегда была чрезвычайно внимательна по отношению ко всем своим партнерам — естественно, к тем, кого могла опознать, — вне зависимости от качества и характера нашего общения, будь то мимолетная связь или прочные узы любви и дружбы. Такая внимательность, вероятно, является составной частью той же перцептивной структуры, что и способность к сосредоточению перед картиной или умение буквально погрузиться в созерцание соседей в метро, ресторане или зале ожидания. Опасная способность. Я — настоящий ас и стала таковым потому, что всегда здраво оценивала результаты своих действий. В начале главы я вскользь упоминала о том, что мне свойственно было почти в буквальном смысле влезать в чужую шкуру, только для того, чтобы попытаться прочувствовать испытываемые посторонними ощущения. Это не совсем метафора — я прекрасно помню, как, на удивление самой себе, обнаруживала, что вследствие некоего мимикрического процесса имитировала даже тики и расхожие словечки, свойственные тому или иному персонажу. Такие трансформации, как несложно догадаться, приводили к тому, что мое собственное удовольствие нередко отступало на второй план. Прошло много — очень много — времени, прежде чем я отыскала ласки, прикосновения, позиции, которые мне действительно нравились. Рискну выдвинуть следующее предположение: природа не одарила меня восприимчивым к удовольствию телом, и мне пришлось броситься очертя голову в бурный омут лихорадочной сексуальной активности, утонуть в нем, полностью забыть и отринуть себя, слиться, смешаться с другим, с другими, для того, чтобы, сбросив старую кожу и избавившись от механического тела, данного мне при рождении, приобрести новое, способное, на этот раз, отдавать и получать в равной мере. Но это был длинный путь, и я потеряла счет телам и лицам, в напряженном созерцании которых я так долго забывала себя.