Сексуальная жизнь Катрин М.

Со временем робость, испытываемая мной в обществе, сменилась скукой. Даже если я окружена друзьями, чья компания доставляет мне большое удовольствие, и не боюсь принимать активное участие в общем разговоре, рано или поздно неизбежно наступает момент, когда я как-то внезапно полностью теряю к нему всяческий интерес. Это вопрос времени, и спасения нет: я понимаю, что сыта по горло и не отыщется такого сюжета, который мог бы преодолеть накатывающую на меня лавину равнодушия и побороть почти физическое окостенение, граничащее с тем всесильным параличом, охватывающем вас при просмотре очередной мыльной оперы, когда с экрана телевизора на вас глядит незначительно измененный, но такой узнаваемый и осточертевший быт вашей собственной жизни. В такие минуты возможен только один выход: действовать решительно, но молча, а еще лучше — вслепую. Я, будучи лишенной всяческой предприимчивости, не раз в подобной ситуации нащупывала под столом бедро или ступню соседа (а лучше — соседки: в таком случае гораздо легче минимизировать последствия), пытаясь таким образом ускользнуть в параллельное пространство, ощутить себя отстраненным наблюдателем окружающей суеты. В условиях, когда прямой возможности избежать постоянного общения — на каникулах в компании друзей, например, — нет, мне часто приходилось испытывать на себе всепобеждающую силу желания улизнуть таким образом — при необходимости действуя совершенно вслепую — с очередной вечеринки или дружеской пирушки. Я помню несколько летних сезонов, отмеченных нервно пульсирующим ритмом постоянно сменяющихся сексуальных партнеров и спонтанно генерирующихся компаний для занятий групповым сексом, вне зависимости от местоположения и времени суток: днем — спасаясь от палящего солнца под тенью стены сада, нависавшего над морем, ночью — в многочисленных комнатах какой-нибудь виллы. Однажды вечером, после моего очередного решительного отказа от участия в общем веселье, Поль — хорошо знакомый с некоторыми особенностями моего характера и нередко над ними подтрунивающий, например, насильно удерживая меня в минуты, когда это особенно нестерпимо, а однажды даже запершийся со мной в туалете исключительно из удовольствия посмотреть, как я отчаянно вырываюсь и борюсь за свою свободу и право остаться в одиночестве, — обещает прислать мне своего приятеля, не имеющего никакого отношения ни к художникам, ни к искусству вообще, — автомеханика. Поль уверен, что я предпочту знакомство с механиком походу в ресторан с представителями артистической богемы, где мне неизбежно придется, цепенея от тоски и скуки, терпеливо дожидаться где-нибудь на террасе или в укромном уголке ночного клуба, пока волны всепобеждающей тоскливой усталости докатятся до остальных. Я слушаю Поля вполуха и, не придавая большого значения его планам, готовлюсь провести вечер наедине с собой. Такие вечера таят в себе неизъяснимое наслаждение разворачивающей свои кольца пустотой окружающего пространства, куда, кажется, в конце концов вливаются гремящие волны бесконечного прибоя времени, и, неосознанно желая максимально воспользоваться предоставленным одиночеством шансом, я минимизирую собственное присутствие, вжимаясь поглубже в кресло и предоставляя бурлящему потоку времени заполнить собой все. Кухня находится в дальнем конце виллы, и я направляюсь туда с намерением приготовить себе что-нибудь поесть. Приятель Поля вырисовывается в просвете двери, выходящей в сад, в тот самый момент, когда я погружаю зубы в наспех состряпанный бутерброд. В кухне темно, и сумрачный силуэт высокого мужчины, оказавшегося впоследствии брюнетом со светлыми глазами, производит на меня неясное, но сильное впечатление. Он вежливо извиняется за то, что прерывает мою трапезу, и просит не обращать на него никакого внимания… Я со стыдом ощущаю на губах приставшие крошки, незаметно отбрасываю в сторону бутерброд и принимаюсь с жаром уверять посетителя в том, что есть мне вовсе не хочется, после чего он ведет меня к своей машине с откидным верхом, и мы уезжаем. Дорога поднимается в гору и проходит по Большому Карнизу — внизу видны огни Ниццы. Я протягиваю руку и чувствую, как под шершавой джинсовой материей пульсирует его с каждой секундой увеличивающийся член. Бугор плоти, упрятанный в неподатливую, жесткую ткань, всегда производит на меня в высшей степени стимулирующее впечатление. Он удерживает руль одной рукой — вторая блуждает по моему телу. Не желаю ли я где-нибудь поужинать? Нет-нет. Мы продолжаем наш путь, который через некоторое время начинает казаться мне нестерпимо долгим, и в мою голову закрадывается мысль о том, что он специально петляет, выбирая наиболее запутанную дорогу к дому. Я тянусь к пряжке его ремня и чувствую знакомое движение тазом, которое необходимо проделать в такой ситуации каждому водителю для того, чтобы облегчить расстегивание молнии. Он не отрываясь следит за дорогой, а я приступаю к следующему этапу и принимаюсь за нелегкую работу по высвобождению стиснутого двойным кольцом материи внушительных размеров члена. Он слишком велик, чтобы без затруднения высвободиться из своей темницы, и моя ладонь с трудом охватывает его целиком. Я всегда опасаюсь причинить боль. Необходимо, чтобы он мне помог. Наконец фаллос оказывается на свободе, и я получаю возможность прилежно дрочить. Я никогда не спешу и поначалу всегда двигаюсь медленно и осторожно, стараясь полностью прочувствовать каждый миллиметр и насладиться нежной податливостью упругой плоти. Затем я пускаю в ход губы и язык, изо всех сил силясь расположиться на сиденье таким образом, чтобы не мешать ему переключать скорости. Постепенно я немного — не слишком — увеличиваю ритм. Мне ни разу в подобной ситуации не приходила в голову мысль попытаться спровоцировать водителя на шальную игру по очень простой причине: я никогда полностью не осознавала всю величину опасности минета за рулем. Насколько мне помнится, продолжение вечера было весьма приятным, однако я категорически отказалась провести ночь у механика, и ему пришлось отвезти меня обратно даже раньше, чем наша компания вернулась из ресторана. Дело тут вовсе не в строгих принципах, запрещающих мне оставаться с мужчиной до утра, — мне просто хотелось запечатлеть сладостные минуты, проведенные в его обществе, и сохранить их как нетронутый интимный опыт в потаенной стране, населенной смутными грезами, куда иногда, среди оживленного разговора, нас уносит рассеянная мысль и куда никто, кроме нас, не имеет доступа.