Сере — город, который чудесным образом сохранил благородную физиономию посреди пейзажа, имеющего довольно дикий вид. В Сере помимо прочего — прекрасные рестораны. К сожалению, мы прибыли туда слишком рано и, чтобы убить время до ужина, решили прогуляться по холмам, куда вела довольно широкая, хорошо утрамбованная гравийная дорога, поднимающаяся в гору под совсем небольшим углом, так что мне даже не пришлось переобуваться, и я осталась в черных лакированных босоножках, в которых приехала. В сгущающихся сумерках казалось, что светлый гравий дороги, обрамленный высокими темными кустами, светится приглушенным светом. Иногда кусты расступались, и в просветах можно было видеть расстилающиеся внизу бесконечные ряды черепичных крыш, типичный деревенский пейзаж, столь контрастирующий с благородными фасадами восемнадцатого века, осененными высокими платанами, встречающими приезжающих при въезде в город. Казалось, море, словно огромную баржу, вынесло на берег равнину и заставило город прилепиться в страхе к склону горы. Мы остановились и, обнявшись, потехи ради попытались найти и расставить на расстилающейся перед нашими глазами живой карте другие города и деревни. Предусмотрительные и опытные мужчины знают, что делают, и для начала легонько обнимают вас за плечи, нежно проводят рукой по груди и тихонько прикасаются губами к основанию шеи. Жак первым делом завладевает ягодицами. Так он поступает и на этот раз, после чего у него не остается ни малейшего сомнения в том, что под платьем на мне ничего нет. От платья я избавляюсь в мгновение ока, выскользнув из него, как змея из старой кожи или бабочка из кокона. Жак проскальзывает мне за спину, и через секунду его самонаводящаяся головка безошибочно отыскивает вход, не спеша, однако, поразить цель. Он ждет. Я прижимаюсь к нему покрепче. Температура воздуха идеальна. Между окружающим нас безбрежным пространством и широкими жестами, которыми Жак гладит мне грудь и живот, устанавливается что-то вроде гармоничного соответствия, таинственной соразмерности. Несмотря на все это, я увертываюсь от ласки и, освобождаясь из его объятий, поворачиваюсь к нему лицом, потому что, каким бы твердым ни был член, я никогда не засуну его себе во влагалище, предварительно не отсосав хотя бы самую малость. Наконец я поворачиваюсь спиной, оттопыриваю задницу, немного сгибаю ноги — необходимо оказаться точно на заданной высоте, где меня поджидает обильно смазанный и готовый к действию поршень, — и опираюсь руками на колени. Сохранять равновесие в таком положении вовсе не легко. Но зато как я была славно оттрахана в тот вечер! Как сильно Жак мял, растягивал и тискал мою задницу, резкими толчками заставляя меня нагибаться вперед и нависать над исчезающей в сумерках равниной Русийона! Нередко в моменты пароксизма удовольствия меня накрывает острая, режущая волна трезвого осознания, кристаллизирующая наслаждение, и я хорошо помню, что именно в такую минуту ясности мыслей на вершине холма в тот вечер я сказала самой себе, что рано или поздно мне придется найти слова, чтобы выразить кипучую радость, овладевающую мной от ощущения двух слившихся тел, распахивающихся навстречу вечернему небу. Можно было бы дополнить объяснение образом, хорошо знакомым всем тем, кто видел фильмы, посвященные красотам и чудесам природы: благодаря кадрам, прокрученным с повышенной скоростью, видно, как дышат, ритмично расправляясь и опадая, лепестки розы.