Сексуальная жизнь сиамских близнецов

Раз на ней будут настоящие коллекционеры, мы решили, что пришло время попытаться продать и остальные работы, а цены пересмотреть в сторону повышения. Поначалу был шок и восторг одновременно: пришел сам Рон Тороугуд. Он ничем не напоминал того усача-волшебника со своих суперобложек и был старше – такой неряшливый, похотливый алкаш, подкатывался сначала ко мне, потом еще к нескольким молоденьким девкам. Джерри подружился с ним: несмотря на снобизм, он любил детективы, триллеры и прочую фантастику. В итоге сильно набравшегося бесплатным бухлом Тороугуда после многочисленных жалоб выпроводили из галереи охранники. Тороугуд сильно разочаровал, но открытие все равно прошло прекрасно. Шизоидная активность Джерри оказалась полезной: он умел общаться с публикой на мероприятиях. Своей добродушной улыбкой он притягивал правильных людей. Он распознавал и сразу начинал нахваливать покупателей и при этом сгонял их куда надо, как пастуший пес, – делал это не в лоб, а дружелюбно, с энтузиазмом и странным образом убедительно. И наоборот: застывшим взглядом психопата он мог заставить людей держаться от себя подальше. Так он отгонял ненужную шелупонь – пьянчуг и жуликов, которых чуял, как чистокровная гончая. И теперь я знаю почему: просто он сам был таким же.

Мы заработали кучу денег, вернее, я заработала. На следующее лето, когда кончилась аренда нашего лофта, мы решили ее продлить, но уже без Алекса, Оливии, Аманды и Ким. Если разобраться, говорил Джерри, «Блю» – это соренсоновский бренд, к тому же мне теперь понадобилось больше места для работы. Мы с Амандой давно стали близкими подругами, но она недолюбливала Джерри. Она встречалась с одним архитектором в Нью-Йорке, часто ездила туда на выходные, или он к ней сюда приезжал, так что наша дружба подостыла. Джерри меня убедил, что она «добропорядочная богатая баба и завидует твоему таланту» и кобыле, мол, без нее только легче. С Ким я продолжала дружить, а Алекс и Оливия были друзьями нам обоим.

Короче, мы понастроили перегородок из гипсокартона: разделили лофт на нормальную спальню, офис и мастерскую для меня, фотостудию для Джерри, накупили в нее новой техники. Но самое главное – выделили большое, светлое пространство с голыми стенами под выставки. «Блю» стала настоящей галереей.

Мы с Джерри вели активную социальную жизнь и, как и прежде, много тусили: бары, клубы, выставки, ведра со льдом и пивом, водка, хорошее вино. Джерри был по-прежнему популярен, хотя в развитии застрял, а я преуспевала: занималась учебой и много работала. Мне хватало ума понимать, что технике мне еще учиться и учиться. Я процветала: новые выставки, продажи, статьи обо мне – восходящей звезде – в «Трибюн», «Ридере», «Сан-Таймс», «Чикаго мэгазин». Чикаго любит своих детей, даже приемных, если они не сваливают в Нью-Йорк или Лос-Анджелес при первых признаках успеха.

В общем, у меня была бурная карьера художника, притом что я была еще студенткой, а это было совершенно неслыханно. Я поняла, что невозможно добиться такого успеха и не вызвать зависть, особенно у людей из более благополучных семей – людей, у которых чувство собственного превосходства перекрывало талант. Вот только источник этого знания меня удивил.

Джерри все больше съезжал с катушек. Однажды на вечеринке у Алекса, после его переезда в Пилсен, Джерри сильно напился и нанюхался кокса. Я и еще несколько человек толпились на кухне, обсуждали планы на будущее, как вдруг он разразился гневной тирадой, в конце которой уставился на меня своим фирменным пугающим взглядом и объявил:

– Это у меня должна была быть выставка! У меня!

Но выставки у него не было, потому что нечего было выставлять. Контрастные черно-белые фотографии, которые он снимал, демонстрировали шаблонный и во многом снисходительный взгляд богатого белого либерала на бесправных афроамериканцев. Ему прекрасно удавалось продавать мои работы, но попытки привлечь внимание потенциальных поклонников к своим никого не впечатляли. Дошло до того, что он даже не пытался скрывать свою боль, когда кто-то покупал очередную мою картину.

Однажды я вернулась в галерею и обнаружила у него в студии симпатичную голую первокурсницу. Он довольно бесцеремонно объяснил, что это его новый проект по исследованию женской наготы. Мне захотелось сказать, насколько все это жалко и дешево выглядит и, хуже того, насколько посредственно с точки зрения искусства. Даже Алекс стал сомневаться в нем. Но Джерри совсем застрял в своем кокаиновом самодовольстве. Он стал приводить других девок. Пока я писала картины, лепила и делала свои фигурки, я слышала, как они там глупо ржут, курят траву и бухают: это он их так снимал в своей фотостудии. Да, я задыхалась от ревности ко всем этим фотомоделям. Но я его любила, поэтому молчала. В конце концов, я должна была быть раскрепощенной, современной, искушенной художницей, а не какой-нибудь старомодной дурой из миннесотской глубинки.