Сексуальная жизнь сиамских близнецов

– Можно я скажу? – перебиваю я; Соренсон смотрит так, будто я вот-вот разорву ей влагалище и анус включенным вибратором максимального размера. Хотя по глазам, сука, вижу: она именно этого и хочет. – Я так понимаю, свой талант ты пустила на содержание бездарного паразита, бездарного настолько, что, если бы он решил показать хуй перед какой-нибудь школой, его бы даже за это не забрали в полицию, – говорю я.

Так или иначе, думая про этого Джерри, я сразу вспоминаю трусливого педофила Винтера, которого должен был угондошить малютка Маккендлес. И ту мразь из старших классов, которого надо было тогда еще в парке раздавить как клопа, которым он и был. ПАРК, СУКА, ЗЛОЕБУЧИЙ ПАРК.

– Но…

Я поднимаю руку и качаю головой, мол, подожди:

– Дай договорить. Может, это не мое дело, но я тут посмотрела книжку про тебя в магазине «Букз-энд-букз» на Линкольн. У тебя талант, Лина. Ты ж, блядь, знаменитость!

Теперь уже она вертит головой, испуганные глаза нервно забегали под челкой, как у тринадцатилетней дуры.

– Нет. Просто некоторое время это было модно. Мне повезло. Но меня и критиковали сильно люди из арт-ми…

– Завистливые бездари, которые нихуя не получают за свое говно! А ты продала маленькую фигурку из птичьих костей и стеклопластика за восемь миллионов баксов! Конечно будут критиковать, а как же! И я буду, везучая ты, сука. – И я хлопаю ее по руке. – Но это не значит, что ты плохой художник, это значит, что я просто тебе адски завидую! Пользуйся своим талантом, Лина. Нежелание признать собственную уникальность и талант – вот, что тебя убивает. Нездоровое питание – это просто инструмент, личное орудие саморазрушения. С таким же успехом ты могла ширяться или бухать. – (Она мрачно кивает.) – Про этого Джерри твоего книжки-то, небось, не пишут?

– Не пишут, – говорит она, слегка ухмыльнувшись. После этой фразы она резко преображается и выглядит очень мило.

– При этом он ходил с надутой рожей, как индюк, и думал, какой он охуенный. Так?

Лина улыбается, качает головой, затем, будто боясь сказать что-то плохое о нем, чтобы не показаться предателем, говорит:

– Джерри очень талантливый фотограф…

– Да ну нахуй! Я ни хера, конечно, в этом не разбираюсь, но даже я понимаю, что фотография – это не искусство! Так, хуйня какая-то, игра со светом. В Майами-Бич хороших фотографов как говна от голубей, – говорю я, выковыривая кусочек ореха, застрявший между зубами.

Соренсон заговорщицки улыбается, но ее опять начинают грызть сомнения, отчего она вся съеживается.

– Я знаю, как это все выглядит со стороны… но ты не понимаешь, – хнычет она, шмыгает носом и поднимает салфетку к мокрым глазам. – Джерри не плохой… Это слишком просто, он был сложнее. У нас все было сложнее!

– Конечно было, но теперь-то нету, Лина, – поспешно шепчу я. – Подумай, к чему вы пришли. Он разводит тебя как дурочку и идет, например, ебать какую-нибудь фотомодель на стороне.

Я вижу, что попала в точку, потому что Соренсон делает резкий вдох.

– А ты, ты начинаешь заниматься членовредительством, потому что, Лина, жрать столько сладкого и жирного – это настоящее членовредительство!

С вызовом надув губы, Соренсон закидывает челку назад.

– Ты когда-нибудь была влюблена, Люси?

Да при чем здесь это-то, ёбаный стыд?

– Да, была. И да, иногда это пиздец, иногда это пиздец как плохо кончается, – говорю я и вспоминаю про Джона Паллоту.

У нас была симпатия друг к другу, но и темперамент был слишком горячий у обоих, чтобы уживаться друг с другом ежедневно. Я всегда думала, что когда-нибудь, наверное, мы сможем быть вместе, но это было еще до того, как барракуда откусила ему хуй и таким образом вынесла мозг.

– Ничего не получится, если не любишь себя и вступаешь в отношения ради того только, чтобы кто-то другой подтвердил, что ты существуешь, блядь!

– Джерри дал мне очень много!

– А взял еще больше, готова поспорить. – Я смотрю в ее грустные зеленые глаза. – Лина, очевидно, что его так называемое искусство ничего не стоит и никому нахуй не нужно. Не надо мне тут застенчиво пожимать плечами и рассказывать, что было дальше. Плавали, знаем, миллион раз. Этот мудак Джерри принес тебе одни несчастья, так ведь, Лина?

– Иногда он был очень жестоким, – фыркает она, но пытается сдержать гнев.

– И при этом наверняка тратил твои деньги, – говорю я.

Те две тощие стервы расплачиваются и уходят. Одна из них бросает на Соренсон взгляд, полный неприкрытой ненависти, и замечает, что я это заметила: мы обмениваемся нервными улыбками, как кинозвезды под вспышками, и провожаем друг друга взглядом. Сучка, блядь.

Соренсон сидит злая, молчит, стучит вилкой по столу. Да, если бы этот мудак Джерри зашел бы сейчас сюда, она бы наверняка выдавила ему глаза.

– Он спокойно наблюдал, как ты жрала печенье и толстела, чтобы найти хоть какое-то утешение, а сам бухал, нюхал кокс и транжирил бабки, заработанные тобой.

– Да, так и было! Ненавижу! Гондон! Сука!