– Это точно, – говорит она, переводя дыхание, и, опершись на мою руку, слезает с орбитрека.
– Только не заменяйте ее сладким и вредной пищей. Ваш муж наверняка хотел бы, чтобы вы всегда были в идеальной форме.
– Я знаю… – она заплакала, – мне ужасно его не хватает…
Я обнимаю ее. От нее пахнет тальком и старомодным парфюмом.
– Мы сбросим вам лишний вес и снизим нагрузку на больные колени. Вы сможете чаще выходить из дому. Эли бы одобрил, да?
– Да, конечно. – Она поднимает на меня взгляд, в глазах пелена страха. – Вы такая хорошая, добрая девушка.
– Люди должны помогать друг другу, – тихонько шепчу я, поглаживая ее по руке и как бы отпуская, – так всегда было.
Я снова иду по Линкольн, сажусь в машину и медленно, в плотном движении еду через мост в центр.
У Соренсон, считай, целая башня, хоть и не из слоновой кости. Я привезла ей обед с салатом из копченой курицы из «Хоул-Пейчек».
Вместе с овощами и бататом в
– Мне плохо, Люси, выпусти меня отсюда, правда!
– Если позанимаешься полчаса, то есть тридцать минут, полторы тысячи калорий на сегодня будет сожжено.
– Нет! Я не могу! Говорю, мне плохо!
– Это просто твой организм приспосабливается. Как при ломке у наркоманов. Нужно пройти через это говно! Так, кстати, что у нас там с говном… молодец! – Я беру ведро.
Отлично, высрала целую кучу вонючих каштанов. Я стала добавлять ей льняные семечки в еду и заставляю много пить, и вот результат. Несу токсичные отходы в туалет и смываю в унитаз. Скоро стул у нее станет продолговатым, мягким и гладким, не то что сейчас, когда ее говехи напоминают Существо из «Фантастической четверки». Еще она вымылась в лягушатнике и переоделась в чистое. Я беру грязную одежду и отношу в ванную.
Возвращаюсь в гостиную; Соренсон продолжает стонать:
– Я хочу кока-колу или спрайт! Только одну бутылку! У меня голова болит…
Господи, как же она ненавидит меня! Лежит туша на матрасе, закутавшись в одеяло, как какая-то толстая беженка. Лу-у-зер!
– На тренажер. – Я хлопаю по тренажеру.
– Не могу!
– Та-ак… что я тебе говорила про слова и фразы типа «не могу»? Мм? Для меня они хуже ругательств.
Она еще сильнее натягивает на себя одеяло, пялясь на меня умоляющим взглядом:
– Нет… умоляю… выпусти меня! Умоляю, Люси… это не смешно уже, правда! Я буду делать все, что надо! Буду выполнять твою гребаную программу! Я все поняла, больше не нужно! Отпусти меня!
Я подхожу и опускаюсь прямо перед ней на колени. Показываю на тренажер:
– Если сделаешь, что я говорю, полторы тысячи калорий на сегодня с твоего счета спишутся. Это двести пятьдесят граммов жира. Здесь, – я провожу пальцем у нее под подбородком, – и здесь, – тыкаю в живот; она пытается увернуться и вся сжимается.
– Не могу… – она стонет почти шепотом, – я здесь ни разу не спала нормально, я так устала.
– Я уже сказала: просто твой организм перестраивается. – Я вскакиваю на ноги. – Давай, – я пытаюсь рывком ее поднять, – вперед!
– Я не могу!
– Кто хочет – ищет возможности, кто не хочет – ищет причины. – Я делаю глубокий вдох, хватаю и ставлю этот бездарный мешок с дерьмом на ноги и толкаю на тренажер; она забирается на него, громыхая цепью. – Надо стараться! – Я вставляю телефон в док для айподов, включаю «Love Is Pain»[47]
Джоан Джетт и устанавливаю тренажер на 6,5 км/ч.– Окей… окей… – Соренсон нехотя зашагала по дорожке.
Я стою рядом, смотрю, как хомячиха торит себе дорогу к свободе. Нет, слушай, так слишком медленно. Я подскакиваю к дорожке и увеличиваю скорость до 8 км/ч.
– Окей! Окей!
– А-А-Х-Х-Х!
Жесть: свинью сносит с тренажера прямо в стену, как в каком-то комиксе, на руке болтается цепь; Лина с обидой пялится на меня:
– Господи… это какой-то кошмар…
– Кошмар, который ты сама себе создала. – Я тычу в нее пальцем, меня всю распирает от смеха и презрения; Джоан из телефона поет, что любовь – это боль и что говорить об этом не стыдно. – Я пытаюсь спасти тебя и твою толстую жопу! Вставай на дорожку, сучка неблагодарная!
Соренсон боязливо подчиняется, собравшись с духом, встает и залезает на тренажер.
Поняла наконец и теперь бежит гораздо решительнее.
– Уже лучше! Давай кидай монетки в автомат!
Так я заставляю ее сжечь еще четыреста калорий, чтобы дойти до цели – полутора тысяч, после чего в качестве вознаграждения разрешаю ей пожрать.
– Не торопись, ешь медленно. Каждую ложку смакуй. Думай о еде. Жуй как следует!
Соренсон нервно поглядывает из-под своей челки то на меня, то на ложку с едой. Виктимность как она есть. Воли – ноль, желания бороться – ноль. Пусть другие делают. Вот и мудак, с которым она дружила, делал с ней что хотел. Бороться надо. Наносить удары. Невозможно просто лежать на боку и принимать все как есть.