Сексуальная жизнь в Древней Греции

Далее, всегда порицался мальчик, который продавался за деньги или другое вознаграждение. Я уже подтвердил этот цитатой из «Богача» Аристофана, и поэты не устают ностальгически вспоминать старые добрые времена, когда мальчик в награду требовал птичку, синицу, вертишейку, малиновку, перепелку или даже мяч для игры и прочие безделицы.

Надо заметить, что и женщины, как и следовало ожидать, плохо относились к любви мужчин с мальчиками, поэтому в комедии неизвестного автора одна из них говорит: «Мне наплевать на мужчину, который тоже хочет мужчину».

То, что гетеры осуждали гомосексуальные связи своих клиентов, само собой разумеется, но это еще и подтверждается диалогом двух гетер Хелидонии и Дросы в «Разговорах гетер» Лукиана. Дроса получила записку от ученика Клиния, где он сообщает, что не может больше приходить к ней, поскольку учитель Аристеней следит за каждым его шагом.

«Дроса. Но я погибаю от любви! Однако Дромон говорит, что Аристеней какой-то педераст и под предлогом обучения живет с красивейшими юношами; и что он, оставаясь наедине с Клинием, разглагольствует, суля ему, будто сделает его чуть ли не равным богам; и что он читает с ним какие-то речи древних философов о любви к ученикам и вообще не отходит от юноши. Дромон даже грозил, что перескажет это отцу Клиния.

Хелидония. Тебе следовало угостить Дромона.

Дроса. Я его угостила, да он и без того за меня, потому что сохнет по моей служанке Небриде.

Хелидония. Не унывай, все будет хорошо. А я намерена написать на стене в Керамике[145], где обычно прогуливается Архитель, «Аристеней развращает Клиния», чтобы этим поддержать сплетню Дромона.

Дроса. Как же это ты напишешь незаметно?

Хелидония. Ночью, а уголь добуду откуда-нибудь.

Дроса. Отлично! Только выступи со мной, Хелидония, в поход против этого шарлатана Аристенея!»[146]

11. История любви греков к мальчикам

Естественно, в нашу задачу не входит в настоящем исследовании более подробно разбирать различные теории, особенно медицинские, с целью общего решения этой проблемы. Это было бы также излишне и потому, что различные теории и попытки объяснения уже были четко и ясно изложены в классической книге Гиршфельда, но также и потому, что любовь греков к мальчикам – а только о ней мы здесь и говорим – вовсе не нуждается в разъяснении в качестве явления, трудного для понимания. Некоторые вопросы исторического ее развития мы все же рассмотрим.

Утверждение Гёте о том, что «любовь к мальчикам стара как мир», подтверждается и современной наукой. Самые древние литературные свидетельства этого явления уходят корнями более чем на 4500 лет, и египетские папирусы свидетельствуют о том, что педерастия не только была широко распространена в Древнем Египте, но и принималась как само собой разумеющееся в отношениях между богами.

Корни любовных отношений греков с мальчиками теряются в доисторических временах, греческая мифология вся пронизана рассказами о педофилии. Греки сделали начало тех древнейших времен своей легендарной историей. Утверждение о том, что будто бы в поэмах Гомера нет еще и следа любовных отношений с мальчиками и что это явление возникло в период декаданса, по моему мнению, ошибочно, ибо отношения между Ахиллом и Патроклом, как бы идеальны они ни были, содержат долю гомоэротических чувств и поступков; гомеровский эпос также полон несомненными следами эфебофилии и никто в античной Греции никогда в этом не сомневался.

«Илиада», величайший эпос греков, дошедший до нас, являет собой гимн дружбе. Начиная с третьей книги через всю поэму проходит любовь двух молодых людей, Ахилла и Патрокла, она рассказана в таких подробностях, что нельзя не усомниться в том, что эти отношения носили лишь дружеский характер. Это ясно проявилось уже в сцене, когда Ахилл узнал о гибели Патрокла на поле битвы. Ужасен был гнев несчастного юноши, который стоит, вознося молитвы богам, на берегу моря, терзаемый неопределенностью; слова замирают у него на устах, а душа разрывается от горя; он осыпает голову землей, затем, вышедши из себя, он бросается на землю и рвет на себе волосы. После первого гнева его горе постепенно утихает, а за взрывом страстей душа его постепенно истекает кровью, и единственной мыслью его становится месть тому, кто украл у него самого любимого человека на свете. Он отказывается от пищи и питья, его душа жаждет лишь отмщения.

Он клянется своему умершему другу, что не устроит обряда погребения, «пока не принесет ему оружие его убийцы Гектора». Он также клянется убить двенадцать троянских знатных юношей перед погребальным костром. Но прежде чем осуществить свою месть, он открывает сердце для трогательного оплакивания умершего. Среди прочего он произносит: «Ничто не могло принести мне столько горя, даже и смерть отца, если бы я о ней услышал».

Все это – язык любви, а не дружбы, и именно так это и воспринимали древние. Еще один пример из «Антологии»: «Двое мужей прославлены в дружбе и в войне навсегда, сын Эака и ты, сын Менетия».