Сексуальная жизнь в Древнем Риме

Как-то раз он решает развлечься без своей верной возлюбленной и приглашает на обед двух симпатичных девушек легкого поведения:

Их-то вот пригласить, чтобы ночь скоротать, я решился
И в неизвестные мне тайны пуститься любви.
Было в укромной тени для троих единое ложе.
Спросишь ты, как мы легли? Я находился меж двух.

Есть все, что нужно, для веселой трапезы, и виночерпий Лигдам готов разливать доброе вино. Но огни горят тускло, настроение мрачное – Проперций не может избавиться от мыслей об отсутствующей Цинтии. Вдруг

…внезапно крюки зазвучали хрипливо на стойках,
И из передней в дому легкий заслышался шум.
Без замедления дверь раскинула Цинтия настежь,
Не разукрасив волос, но и в сердцах хороша.
Кубок тотчас упал у меня из ослабнувших пальцев,
И побледнели уста, уже касаясь вина.
Взорами блещет она и, как женщина сможет, бушует,
Зрелище вышло вполне, город, что взят напролом.

Девушки в ужасе убежали, преследуемые разъяренной Цинтией, которая изодрала им волосы и выгнала вон. Затем она возвращается и нападает на Проперция:

И злорадной рукой мне поражает лицо;

Метку на шее кладет и кровавит меня укушеньем,
Бьет особливо она по виноватым глазам.
Но как уж руки она утомила моим истязаньем,
Вытащен был и Лигдам, что притаился левей
Спинки кровати; и стал умолять моим гением слезно.
Нечего делать, Лигдам, был я в плену, как и ты.
Но воздеянием рук наконец-то добился я мира,
Как допустила едва тронуть колени она
И сказала: «Коль ты проступку желаешь прощенья,
Слушай, какой уговор будет в законе моем.
Ты ни в Помпейской тени гулять разрядившись не должен,
Ни, как посыплют песком форум, манящий по нем.
Шею назад обращать наверх берегися театра,
Иль чтоб лектика тебя стала открытая ждать.
Прежде всего же Лигдама, виновника всей этой свары,
Надо продать; на ногах цепь он двойную влачи».
Ею указан закон, я сказал: «Покорюся закону».
И рассмеялась она, данною властью гордясь.
Тут она каждое место, что тронули пришлые девы,
Все окуривши, порог чистой омыла водой,
И приказала мои сменить все покровы, и трижды
Самой моей головы серным коснулась огнем.
И затем, как уж все одеяла сменила постели
И кровать, – на одном ложе вступили мы в бой.

Такова была их любовь. Проперций предстает перед нами до абсурда преданным любовником – рабом, причем рабом восхитительной, но неверной куртизанки. Однако несмотря на все это, он был счастлив. И, что самое важное, остался хозяином своей страсти. Временами он отчетливо сознает, что его обманывают. И в этом трагедия его любви; но она превратилась бы в жалкую и удручающую интрижку, если бы поэт позволил себе сломаться. Он твердо стоит на ногах, пусть его ревнивая любовница надолго запретила ему приближаться к ней – очевидно, после аналогичного разоблачения. (Но конечно, у нас нет никаких сведений об этом случае.) Он сильно страдает от разлуки (iii, 16, 9):

Так-то я раз согрешил и на год целый был изгнан;
Немилосерды у ней руки никак до меня!