Сексуальный наркоман (ЛП)

Чувствуя себя уверенно, Эван выпрямился в своем стуле и свирепо глянул на отца.

– Потому что я их выбрал.

– О, умоляю. Никто бы не выбрал работать на Билла «Хромая Нога» Келмана.

– Ну что ж, а я выбрал.

– Хмм.

Эван почувствовал покалывание кожи от своего быстрого признания. Была одна вещь, которую это человек действительно умел делать – читать людей. Это превратило его в одного из самых успешных финансовых менеджеров в мире – и самого общеизвестного в плохом смысле этого слова.

– Не думаю, что ты их выбрал.

– Прошу прощения?

Его отец наклонился, расцепляя лодыжки и устраивая руки на столе.

– Я думаю, что ты обшарил весь Манхеттен и не нашел для себя больше никаких вариантов, кроме Корпорации Келман.

– Ты не понимаешь, что несешь.

– Я знаю, что говорю, – протянул, как ни в чем не бывало. – Ты пришел сюда разодетый. Ты в костюме, твои волосы уложены, и я уверен, машина, которую ты припарковал на улице, вся сверкает. Но это же все лишь видимость, да Эван? Мешки под глазами, их выражение… Парень, я никогда не видел тебя таким изможденным прежде. Не пытайся скрыть это.

– Для твоего чертового сведения, его «маленький» бизнес представляет несколько компаний из списка Fortune 500…

– Его компания представляет дно бочки, и ты знаешь это, – его отец перебил.

– Знаешь, смешно слышать это от тебя, видя тебя олицетворением этой самой долбаной бочки.

Хитрая улыбка медленно пересекла отцовское лицо.

– А твоя мать? Что она сказала по поводу этой замечательной вести?

Эван неловко поерзал на месте, прежде чем ответить.

– Ее перевели в Северную Каролину. У меня еще не было шанса повидаться с ней.

– Ну, я думаю, ты должен. Уверен, ей понравится видеть, как ее сын стал мягкотелым.

– Я не мягкотелый.

– Тогда ради Мишель будем надеяться, что это правда. Что она подумает обо всем этом?

Эван почувствовал, как его кровяное давление начало расти, пока она сидел там, поджариваемый своим заключенным папашей. Почему он всегда чувствовал себя ниже его, был подвластен ему, когда было очевидно, что единственный, кто должен чувствовать стыд – это его отец.

– Мы больше не вместе.

– О, как печально. Ты оказался в чьей–то постели, и вы расстались?

– Знаешь, после публичного унижения, которое мы пережили по твоей вине и двадцати двух лет, проведенных здесь, не думаешь ли ты, что должен быть менее осуждающим?

Колкие глаза отца сузились.

– Я думаю, ты лучше меня знаешь, что люди никогда не меняются.

– Дедушка говорил так о тебе.

– Вероятно, это единственная вещь, в которой засранец оказался прав.

Разочаровавшись, Эван воздержался от едкого замечания и вместо этого спросил:

– Почему ты говоришь о них так? Они вмешались, когда вы с мамой провалились. Довольно эффектно, стоит отметить.

Его отец фыркнул.

– Если под эффектностью ты понимаешь остаться без гроша и вырастить наркомана…

– Хватит! – Эван хлопнул руками по столу, заставляя разговоры вокруг них смолкнуть. – Хватит уже.

– Прекрати орать, – прошипел отец.

– За десять минут, потраченные впустую, ты оскорбил меня, оскорбил мою работу и оскорбил единственных людей во всем мире, которым не похрен на меня.

Его отец взглянул на него и жестом указал сесть.

– Сын…

– Не называй меня. – Эван чувствовал, как трясутся его руки, он крепко сжал их в кулаки, не позволяя видеть этому человеку какие–либо проявления слабости. – Ты отказался от этого права давным–давно.

Он поднял голову.

– Тогда зачем ты здесь?

Потому что я привык лажать.

– Знаешь что? Я не имею чертового понятия. С меня хватит.

– Как долго тебя не будет в этот раз? Месяцы? Годы?

– Сколько тебе осталось?

– Двадцать, если буду хороши мальчиком.

– Ровно столько.

– Роквелл! – охранник позвал у двери. – Время вышло.

Звук его прежнего имени эхом разнеслось по комнате, Эван смотрел, как его отец встает, но не нашелся, что сказать.

– Увидимся через несколько месяцев, Эван, – сказал он, поправляя рубашку, как если бы он был в сшитом на заказ Шарве вместо дешевой тюремной униформы. Затем он пригвоздил его тяжелым взглядом. – Ты никогда не сможешь остаться в стороне.

Он не сказал ничего, пока его отца уводили от него, но пообещал себе, что не вернется сюда больше.

Когда он вышел из здания к своей машине, то заметил, как парковочные огни отражались от полированной поверхности и вспомнил, что сказал его отец. Забираясь внутрь, он расположился на удобных сидениях своего Рендж Ровера и повернул зажигание перед тем, как опустить окна.

Он наконец–то почувствовал, что может дышать.

Боже, этот человек бесил его. Прошло много времени, с тех пор как он видел его в последний раз, поэтому он уже забыл о своей неприязни к нему. От того ли, что просто не любил отца за его натуру или потому что сам был похож на него, он не хотел думать. В некотором смысле, он чувствовал, что постоянно ищет одобрения этого человека, что было, принимая во внимания обстоятельства, просто смешно.

Ему не нужно было его одобрение – он был уже большой задницей, в конце–то, блять, концов.